А еще через десять минут дикторша пробормотала как будто нехотя: «В Москве, в районе метро Юго-Западная произошел феномен массового психоза. Множество людей почувствовали себя грызунами — крысами. Психоз длился несколько секунд, но за это время, при невыясненных еще обстоятельствах, случились несколько убийств пассажиров городского транспорта. Триста сорок семь человек было госпиталю ировано».
Бедный мой сынок с внучатами… сноха… Натка, Марика… Как же мне вас вытащить из ямы?
Я попытался представить себе сына. Но не мог вспомнить его лицо.
Когда ты видел его последний раз?
Много лет назад.
Нет, ответь, когда?
Не помню.
Может быть это волкодавовы козни? Представлять себе внуков или сноху я и не пытался, видел их только на фотографии.
Какой фотографии?
Тоже не помню.
Как звали твою бабушку? Маму? Отца? Как тебя зовут?
Забыл.
Какую ты заканчивал школу?
Как выглядит Марика?
Сколько тебе лет?
Кто ты?
Ты писатель?
Где твои книги?
Где ты провел детство?
Кого ты первый раз в жизни поцеловал?
Ничего не помню, одни расплывчатые тени в голове.
Помню вольный полет над Москвой.
Кристаллические крылья.
Небесный свет в пробирке.
А потом… иду я по полю. Грязное, странное место… как будто сняли бульдозером несколько лет назад верхний почвенный слой… а обнажившийся нижний слой темной глины так и не превратился в плодородную землю. На краю поля наткнулся на столб. К этому потрескавшемуся деревянному столбу двумя гвоздями прибита сильно поржавевшая табличка. В середине ее изображен равносторонний треугольник с вентилятором посередине. Сверху и снизу от него можно с трудом разобрать надписи:
ЗАПРЕТНАЯ ЗОНА
ПРОХОД И ВЪЕЗД ПОСТОРОННИМ ЛИЦАМ ЗАПРЕЩЕН!
Стало быть, это не вентилятор, а символическое изображение радиации. Куда же меня теперь занесло? В Чернобыльскую зону? Нет, природа тут другая. Северная.
Вот и дорога. Давно не ремонтированная, покрытая глубокими лужами, но все-таки асфальт, цивилизация. Прошел метров триста, натолкнулся еще на один столб. Перед мостом через речушку. На нем тоже табличка. Река Тача.
Вдоль реки травы… сочные, зеленые… а у самой воды почему-то огненно красные… бурые тощие коровы бредут по берегу… гуси гоношатся. За мостом — церковь и колокольня. Без куполов, без стекол в окнах, краска облупилась, кирпич такой, как будто его столетиями царапали злые гномы. За церковью — деревенские дома. Брошенные, что ли? Ни огонька, ни дыма из труб.
Собака пробежала… белая, хвост под брюхом… морда ошалелая, трясется.
На мосту мужик стоит, на реку смотрит. В сапогах, солдатских штанах, в черном пиджаке и меховой шапке… Курит…
— Ей, вы, да, вы, что это за деревня?
— А-то ты не знаешь?
— Представьте, не знаю.
— Пить надо меньше, а еще учитель.
— Я учитель? Ты чего городишь, мужик? Я тут впервые… и не был никогда… Кончай базар, где мы?
— Где-где, в Угрюмове мы-то! Улюмский район. А ты тут учитель. В восьмилетке. И живешь ты тут, почитай четыре года.
— Учитель? Четыре года? А радиация почему на табличке?
— Кака такая рация? Мы люди простые, таких слов не понимаем. А к реке лучше не подходь, умрешь-то!
— А как же вон коровы там, видишь, прямо у реки пасутся, а вы тут небось их молочко пьете. И гуси.
— Шибко ты умный. Молоко-то в магазине дорогое, а гусятинки и вовсе нет.
— Ладно, ладно… Слышь, мужик, проводи меня домой!
— Пойдем, в школу-то. Небось жана-то заждалася свово кенаря, а он на мосте чирикает… Про рацию-то… Это ты на уроке робятам расскажи, а мне чево рассказывать-то. Мне немного осталось, ходить-то.
— Почему в школу? Домой веди.
— И то забыл, что при школе живешь? Ну, развело-то тебя как, учило!
— Тебя как звать?
— Да Михалыч я, слесарь со станции, не узнал что ль? Я же тебе водопровод правил. Что ж ты пил, расскажи-то. Чифиря напился-то?
Мы шли по неасфальтированной деревенской улице… домишки справа и слева все были какие-то тощие, убогие, заплатанные. Крыши покрыты толем, а в нем дырки, как будто кто прогрыз. Изгороди упали. Садики и огородики отсутствовали. Несколько раз мимо нас пробегали собаки-призраки, братья и сестры той, белой, у моста. Шарахались от нас, как ягнята от волков.
— Что их так напугало?
— Кого-то? Кобелей, что ля? Так их стреляют те-то, с комбината.
— С какого комбината?
— Крепко тебе памято-то сшибло, как ребят учить будешь? Да, со «Звезды победы». Отсюда семьдесять пять километров. От них сюда гнилая вода текёть. Они тут и землю-то сняли. Живем как без кожи-то. Колючку вдоль Тачи сварганили, да мы ее посымали. В цветметаллы продали колючку-то.
— А почему садиков и огородов нет?
— Потому и нету-то. Зараженное все. Ну вот и школа-то! Прощевай.
Школа построена в те же доисторические времена, что и церковь. Три этажа, красный кирпич, светлая краска. Завитушки на фасаде. Краска облетела, завитушки обвалились, крыша провалилась. Все окна первого этажа — забиты досками и оргалитом.
Перед школой — место для линейки и памятник. Бетонный обелиск, а на верхушке, на толстом стержне приварена красная звезда. Павшим героям. В середине обелиска углубление, там список героев был, но его, наверное, отодрали и продали.
Постучал в огромную железную дверь. Никто не отозвался. Порылся в карманах, нашел связку ключей. Отпер, вошел… и потерялся в темном коридоре. Где тут выключатель?
Растопырил руки, пошел наугад, направо. Потихоньку глаза привыкли к темноте. В коридоре валялось много всякого хлама. Поломанные парты, вешалки, ящики, учебники, разорванные карты, помятые глобусы, запыленные портреты великих людей, старинные вольтметры-амперметры, битые колбы, черно-белые телевизоры с дырками на экранах, лыжи… доска с фотографиями пионеров-героев… четыре бюста Ленина с отбитыми носами… ободранное чучело волка и пластиковый человеческий скелет с оторванной рукой.
Прошел направо до конца коридора. Ход налево вел к лестнице на второй этаж, а на правой стене — еще одна дверь. На ней надпись мелом «Квартира учителя». Под ней кто-то нарисовал карандашом писающего человечка с голым задом и написал «Антон Чехов — пидарас». Надпись была частично соскоблена, поэтому получалось «ончепир».
И для этой двери я нашел ключ. Открывал не без волнения, опасался встретить в квартире сварливую жену-старуху, которая тут же набросится на меня с проклятиями и упреками, а потом будет месяцами пилить как циркулярная пила.
