Началась охота даже забавно — народу на Красной площади вдруг стало заметно больше. Судя по одежде и прическам, эти, новоприбывшие, были не современными москвичами, а людьми сталинской эпохи. Было в их лицах и фигурах что-то особенное… тоска обречённых. И еще… эти люди были черно-белыми, как персонажи старых фильмов.
На площади работал кто-то, легко и целенаправленно меняющий реальность. И этот кто-то не шутил. Уже через несколько секунд после появления серых, я был зажат ими, как клещами. Давящий меня сбоку своим чугунным плечом ударник прошипел: «Мало тебе, европейская гниль? Через пять минут высунешь язык… Засекай время».
Стахановец, работающий с другой стороны локтями, добавил: «Приехал над нами издеваться? И попал в петлю».
А прижатая ко мне сзади и энергично толкавшая меня твердыми как кривошипы кулаками и коленками дама прошептала мне на ухо: «Что, хлыщ, попал в давилку? Теперь из тебя ГПУ кишочки выпустит. Ноги будешь лизать, чтобы побыстрее казнили».
И в это же время внутри Лобного места сами собой — медленно, медленно — росли помост с небольшой трибуной, а рядом с ним — внушительная деревянная виселица с недвусмысленной петлей. На трибуне появилась тройка, в составе прокурора-судьи и двух народных заседателей-палачей. На их лицах читалась голая решимость мрачных идиотов.
Я закрыл глаза, сосредоточился и представил себе вместо толпы, Собора Василия Блаженного и Лобного места — площадь перед собором Святого Марка в Венеции. Открыл глаза. Ничего не вышло. Толпа, трибуна, палачи, виселица, серые люди…
Прокурор взял в руки какой-то сомнительный микрофон и заговорил.
— Мы сегодня собрались тут, дорогие товарищи, для того, чтобы совместно заклеймить позором и наказать врага Сталина и Путина, супостата нашей родной Коммунистической партии единой России и советского народа Розенмейера. Вот он, стоит среди вас, ухмыляется и надеется на то, что ему все сойдет с рук, что он как-то выкрутится, обманет суд, усыпит нашу бдительность и будет спокойно вредить дальше. Посмотрите на него! Уже двести лет этот урод — грызет нашу великую Родину, отравляет колодцы, пьет кровь христианских младенцев, клевещет и насилует наших женщин. Но отщепенец, предатель и враг не уйдет от заслуженной кары!
Тут оратор показал на меня коротким пальцем. Стоящие рядом со мной серые люди тут же схватили меня и, раскачав, забросили в середину арены. Палачи обкрутили меня — как пауки свою жертву паутиной — веревкой, поднесли как куль с мукой к виселице и поставили на закрытый квадратный люк… накинули на шею пеньковую петлю.
Они не торопились.
Я посмотрел на замершую в ожидании казни толпу. На меня пялился огромный, с ужасным бельмом посередине, бесцветный зрачок разъяренного человеческого стада.
В толпе я заметил старлея и бугая. Гена покачивал головой, как бы приговаривая: «Я ведь тебя предупреждал, что обожжёшь крылышки, мотылек».
Бугай смотрел в сторону, видимо все еще трусил. Не хотел превращаться в крысу.
Рядом с ними стояли Борис и Марк. Борис что-то деловито диктовал Марку, а тот записывал в небольшой блокнот. Встретившись со мной взглядом, Борис кивнул мне сардонически, не бойся, мол, сейчас все кончится. Может быть, он и был эфэсбэшным волкодавом?
Неожиданно я заметил в толпе Марику. Она плакала и протягивала ко мне руки… как бы умоляла помочь… руки ее были скованы наручниками.
Люк подо мной открылся, и я упал в бездну.
Очнулся я на арене. На арене для боя быков.
Я и был быком, черным, страшным, а в моем загривке уже торчали разноцветные бандерильи, причиняя ужасную боль. По горячим бокам струилась кровь.
Я носился по арене как сумасшедший, не понимая, что со мной происходит.
Наконец я заметил в руках у облаченного в золотистый костюм матадора мулету и шпагу, это означало, что он сейчас убьет меня. В дикой ярости бросился я на него, не обращая внимания на его дурацкую тряпку. Он успел вонзить мне шпагу в сердце до того, как я пробил ему брюхо до позвонков своим длинным острым рогом. Умирая, я слышал бешеный рев возбужденной смертью публики.
Мучения мои на этом не кончились. Волкодав резвился вовсю.
После смерти от удушья на Лобном месте и от шпаги на арене, он загнал меня в самолет Рио — Париж и заставил вместе с остальными бедолагами падать с одиннадцатикилометровой высоты в океан, затем для разнообразия бросил в жерло извергающегося вулкана, потом подверг пыткам в подвале чикагской мафии, познакомил с палачами Святой инквизиции и даже с самим Иродом Великим, заставил сражаться с инками на стороне конкистадоров и быть принесенным в жертву сатанистами.
После этого волкодав или его шефы, видимо, разочаровавшись в своих гео-исторических изысканиях, решили сменить пластинку.
И вот, я уже вхожу в круглый вестибюль станции метро «Октябрьская», украшенный похожими на звезды светильниками, вделанными в вогнутый потолок. Свет лампочек режет мне глаза, но ничего страшного вроде бы не происходит. Еду на эскалаторе вниз, в московскую жуткую глубину, из которой поднимается вместе с редкими пассажирами смрадный ветер. Иду по вестибюлю, смахивающему на пустую внутренность лежащей горизонтально ракеты, прохожу к платформе между пилонами, облицованными светлым мрамором с ядовито-лимонными разводами. Чувствую опасность, но не могу выйти из роли, в которую меня загнал волкодав.
Подходит поезд, набитый людьми как желчный пузырь больного камнями. Открывает двери с трудом, как будто вздыхает. Из ближайшей ко мне двери никто не выходит.
Рыхлая, рыжая, громадного роста дама в розовом пальто с огромными пуговицами-бутонами и немыслимой синей шапке, неудачно округляющей ее и без того круглую голову, шепчет, кивнув в мою сторону, маленькой косоглазой, похожей на сороку, простоволосой подружке в курточке на молнии: «Вот туша… Если он так любит жрать, то пусть на персональном автотранспорте ездеит… ноги все отдавит нам… мужло!»
Подружка шипит в ответ в ее толстое ухо с золотой сережкой в виде розочки: «Не мужчина, а бегемот… Зачем таких в метро пускают? С него гривенник брать надо за проезд».
Мне не хочется входить в вагон, но неодолимая сила заставляет меня втиснуться туда, прямо в человеческую стену… влез, вжался, надавил на рыхлую и ее подружку… рыхлая молотила меня громадными кулаками… подружка несколько раз клюнула меня в шею и ущипнула в бок остренькими как маникюрные щипчики ноготками. А ее семилетний сын укусил меня в зад.
Машинист смог закрыть двери только после трех безуспешных попыток.
Переполненный поезд тяжело трогается, медленно разгоняется, а через минуту резко тормозит и останавливается в полутемном туннеле… кабели, висящие на его сегментированных бетонных стенах похожи на вены варикозных больных.
Вот оно!
Остановился поезд… бывает… часто бывает в метро… постоим и тронемся… и через три минуты я выйду на «Академической» (станция «Шаболовская» еще не работала). Там недалеко живет моя невеста, в «Березке» на Ферсмана.
