Когда они все вместе сидели за столом, покрытом бархатной бордовой скатертью, и дегустировали виски, Людмила трепетала как осиновый листок и нервно елозила все еще милой попкой по шершавой парчовой обивке викторианского кресла, за которое заботливый Марк заплатил восемьсот евро на аукционе.
Как только любители дронов вышли из гостиной, Капитан-Олег, по-печорински просто взял ее за руку… посмотрел ей в глаза… и убедился в том, что эта женщина в его власти.
Бросил небрежно: «Пошли!»
И увел ее из квартиры. По дороге предусмотрительная Людмила, хоть и тряслась и потела, захватила с собой наличные из шкатулки и лежащие там же ключи от Вольво.
Села за руль и тихим дрожащим голосом спросила Олега: «Куда ехать?»
Он ответил голосом Каменного гостя: «Вперед. Дальше я покажу».
Они тронулись… и через пятьдесят минут достигли ничем не примечательной виллы на тенистой улице в отдаленном районе Берлина — Фридрихсхагене. Виллы, с видом на чудесное озеро Мюггельзее. Всю дорогу Олег гладил руку Людмилы своими холодными пальцами мертвеца.
Вольво оставили в гараже, а сами пошли прямо в спальню.
Там Людмилу ожидал неприятный сюрприз. Олег не лег с ней в постель… и они не предались свободной любви, как она ожидала, перебирая в уме сладостные подробности, взятые из ее собственного романа… в котором тридцатилетний капитан, вылитый Олег, превращает свою пятидесятилетнюю пассию, великосветскую львицу, жену адмирала, в рабыню и каждую ночь изощренно и ненасытно терзает ее покорную плоть, вызывая у нее бурные и продолжительные оргазмы.
Нет, ничего подобного не произошло…
Олег внезапно вышел из спальни… и из темного ее угла вышел другой персонаж Людмилиной прозы — горбун-насильник. Грубиян и садист.
Что там было дальше, не хочу и воображать…
Достоверно известно только одно: через несколько дней обескураженные и испуганные японские туристы обнаружили распухший труп Людмилы Горкиной в Шпрее, недалеко от Музея Боде. Следствие пришло позже к выводу, что она сама бросилась в речку с близлежащего моста. Совершила самоубийство.
Никто в это конечно не поверил.
Олег в квартиру нашего рассказчика так и не возвратился, чем, кстати, его вовсе не расстроил… а пропал. По слухам… он и дальше живет себе в Москве, сдает свою квартиру на Тверской и пишет какие-то репортажи… непонятно о чем.
И наконец, самое интересное: Верзила-Марк не умер, а… объявился в одном из закрытых российских физических институтов… и успешно работает то ли в Дубне, то ли в Сарове.
Скупает, где может, мебель викторианской эпохи и современные модели квадрокоптеров.
КРАСНАЯ ПАПКА
ПОСЛЕДНЕЕ ПУТЕШЕСТВИЕ НА РОДИНУ
Друзья и знакомые отговаривали меня от поездки: «Не езди туда, сколько раз ты про них писал… и про него лично такое… они тебя расчленят по живому и в Москву-реку кинут!»
А один умный еврей из Вены срезал, саркастически выпучив глаза: «Не льсти себе, никому ты не нужен. Писатель. Они тебя пальцем не тронут. Ты себе внушил, что они тебя ненавидят… эмигрантская паранойя… а им и до тебя и твоих писаний нет никакого дела. Но лучше все-таки не езди, ты человек впечатлительный, испугаешься какой-нибудь тени и в метро под поезд бросишься… А они это кстати… даже не заметят».
А я все равно поехал. Испугаюсь, так испугаюсь. Расчленят, так расчленят. Я старый, больной. Неизвестно, сколько еще протяну. Надо попрощаться с миром детства и юности.
Внутренний голос давно внушал мне, что пестрой и бесформенной картинке моей жизни надо придать определенную законченность… симметрию… драматизм. А я своему внутреннему голосу доверяю.
Кроме того, мне хотелось повидаться с немногими оставшимися в России друзьями… посетить могилы родных… еще раз поглядеть на дом, где жил с папой и мамой, школу… зайти в музеи.
Так по крайней мере я себе это представлял. Приеду; встречусь, погуляю, посещу…
Но вышло все иначе — абсурдно и страшно. До сих пор не знаю, по моей ли вине, или все это как-то подстроила контора. Неужели они и это могут?
Одетый с иголочки казах или калмык в русском туристическом бюро в двухэтажном особняке на берегу Хафеля в Шпандау вручил мне мой заграничный паспорт с аккуратно вклеенной в него российской визой и сказал: «Желаю вам хорошо провести время на родине. Передайте привет дорогой нашей столице!»
Говоря это, он пожирал меня глазами… как клоп ползал взглядом по моим щекам… и неприятно потряхивал большой круглой головой с конской копной непослушных черных волос. Хотел предупредить?
Нет, возбудился, сволочь, от того, что заранее знал, что произойдет с сидящим перед ним человеком «в дорогой нашей столице». Секретом этим поделился с ним знакомый эфэсбешник в консульстве. Ответственный за визы. За кофе… после трудов праведных. Ткнул пальцем в мою паспортную фотографию и шепнул казаху на ухо: «А этого придурка… там… хе-хе… замочат».
Или он сам из конторы? Они любят привлекать нацменов на подлую работу.
Жалко, что я тогда не понял… не догадался… почему этот друг степей так дико на меня смотрел и потряхивал лошадиной своей башкой. Остался бы себе в Берлине, лопал бы и дальше свои креветки и принимал сандаловые ванны. И не носился бы теперь как неприкаянный между мирами.
Долетел я нормально, без эксцессов и задержек. В самолете поспал часок.
Когда подлетали к Внуково, видел на горизонте золотоглавый лужковский храм-кенотаф и Кремль, старые высотные здания и новую, футуристическую Москву… а внизу, прямо подо мной… улицу Волгина… узнал выходящий на нее торцом десятиэтажный дом, в котором прожила свои последние годы моя русская бабушка.
Опасался, что задержат прямо на паспортном контроле. Не задержали. Пограничник посмотрел на меня взглядом аллигатора и отдал мне паспорт.
Из окна такси смотрел на город…
Но не взволновался и не расчувствовался, как в мои прошлые приезды в Москву.
В скверной гостинице, окруженной бесчисленными угрюмыми железобетонными коробками, не нервничал и не переживал ни из-за наглых физиономий персонала, ни из-за знакомого тошного запаха советского общепита, доносившегося из кухни ресторана, ни из-за серого сырого белья, ни из-за неудобной и некрасивой мебели, как будто покрытой тонким слоем липкой перхоти…
Мне казалось, что и эти панельные дома и сама гостиница с ее обитателями были сделаны кем-то наспех из дешевого материала…
На следующий день прошелся по Ленинскому проспекту, не обращая внимания на то, что в горле першило и глаза слезились из-за выхлопных газов… свернул на Ломоносовский… обошел вокруг катастрофически уменьшившегося Дома преподавателей, нашел глазами знакомые окна… балкон… походил по двору, в котором так часто играл с товарищами в чижа и вышибалы. Но не ощутил тоску по детству, которая так грызла меня в мой последний приезд сюда, двенадцать лет назад.
