Левинсон смутился и на следующий год, не выдержав российских кошмаров, уехал таки в Израиль. А уже оттуда с огромным трудом и не без греха перебрался в Бостон, где изучает наверное свои формальдегиды и по сей день. А Млажина с ним не поехала, осталась в Ясенево, куда к ней приехал жить и ее бывший шеф Мордашин, отсидев несколько лет по незначительному делу. Говорят, Млажина работает в новопостроенной в Ясенево бело-синенькой мемориальной церквухе. Продает там иконки и свечи. А один из ее сынков там то ли в попах, то ли в дьяконах. А в квартиру Гузманов въехал тогда новый пайщик Архип Черных, заводской завхоз из Лобни, человек современный, то есть совершенно бессовестный гад. Говорят, он так много на своем заводе наворовал, что и Измитову и Рубахиной и Косоротову и даже участковому Сидорчуку за прописку подарил по автомобилю. Врут, наверное. Никогда я не видел Сидорчука за рулем. Он бы и с велосипедом не справился.
А вот что достоверно известно, так это то, что этот Черных довольно быстро ухитрился стать председателем кооператива, а всех старых членов правления заменить на своих людей из Лобни. Косоротова ударил из-за этого инсульт. Он пролежал полгода в Брежневском доме для престарелых и умер. За его рыбками в это время ухаживали соседи, а после его смерти все три его аквариума — с неонами всех цветов, барбусами, гуппи с шикарными хвостами и божественными скаляриями — отдали в детский сад напротив нашего дома.
Измитов живет на Кипре, а Рубахина стала бухгалтершей соседнего кооператива «Тополь». Его председатель, бывший моряк Северного флота, Никифор Трифонович Заглыба, изменяет с ней, несмотря на дурной запах из ее рта, на кожаном диване в помещении правления своей нежной жене Хлое Искандеровне.
Так что никто Павлика Левинсона на собрании не защитил. Или он и не нуждался в защите? У Левинсона водились деньги. Он гордо водил белые жигули. Даже гараж имел. Кажется, после участия его сына в «изнасиловании в лифте», Левинсон гараж продал.
Атлетический бас продолжал басить и изрыгать яды. Некоторые пайщики распалились праведным гневом и жаждали мести — предлагали выгнать семьи насильников из кооператива. Особенно громко кричали те, кому самому хотелось хотя бы в мечтах изнасиловать малолетку-хромоножку.
Горлова потела и безудержно кашляла. Мать отличника Аскольдова сверкала подведенными тушью глазами и гремела своим хорошо поставленным голосом, то и дело впрочем срываясь на истерический крик, и метала во все стороны свои раскаленные взгляды.
Левинсоны блистали своим отсутствием.
Председатель правления кооператива, Измитов, маленький, ловкий и умный татарин, старший научный сотрудник литинститута, написавший докторскую диссертацию о необходимости возвращения в русский язык буквы «ё», предложил вернуться к отчету правления. Его никто не послушал. Запахло судом Линча.
В этот момент старый и опытный в работе с массами член правления, внешне напоминающий бывшего кандидата в члены политбюро ЦК КПСС академика Пономарева, автора учебника «История КПСС», вышеупомянутый ветеран Косоротов, человек нудный до рвоты, любитель аквариумных рыбок и большой почитатель писателя Кочетова, начал монотонно зачитывать отчет.
Постепенно страсти улеглись и все погрузились в сонное идиотическое оцепенение, в котором советские люди проводили значительную часть своей печальной и абсурдной общественной жизни.
Несколько дней после собрания в нашем дворе только и говорили, что об изнасиловании в лифте. Слухи о происшествии поползли вначале по Ясенево, а потом и по Москве. Где-то в Кузьминках преступник-подражатель попытался изнасиловать в лифте гражданку Евдокимову, маленькую женщину средних лет, продавщицу в овощном отделе. Та сумела за себя постоять — ударила насильника сумкой по голове. В сумке Евдокимова везла домой с дачи прохудившуюся керосинку. Ударила как раз в тот момент, когда злодей пытался задрать ей юбку и ревел: «Раздевайся, подлюга! А не то замочччу!»
Насильником оказался подвыпивший рабочий АЗЛК Владимир Фомичев, по кличке Фомич, дважды судимый пьяница и вор, лицом и повадками удивительно напоминающий нынешнего премьера Путина. Фомич этот умудрился обменять громадный токарный станок на три литра технического спирта. Половина цеха помогала ему выносить и тащить станок к дырке в стене вокруг АЗЛК.
Евдокимова проломила Фомичеву керосинкой голову, но героические нейрохирурги из института Склифосовского спасли зачем-то его никчемную жизнь. Фомичева и до сих пор можно встретить у выхода из метро Текстильщики на Волгоградский проспект. Он показывает там прохожим какой-то орден, просит у них деньги и рассказывает, что получил этот орден на Афганской войне. Орден Фомичев украл у спящего недалеко от Курского вокзала бомжа. А тот — снял с трупа ветерана, умершего в одиночестве в своей квартире на шоссе Энтузиастов и пролежавшего там ровно два года и три месяца. Когда бомж взломал фомкой дверь и влез в квартиру, чтобы поесть и прибарахлиться, мумия ветерана в полном параде сидела в кресле перед мертвым телевизором. На телевизоре стояли пластиковые слоники и бюстик Ленина.
Евдокимова была осуждена условно за превышение пределов необходимой обороны. В ее родном магазине ее стали дразнить керосинкой. Возможно, это прозвище как-то таинственно повлияло на ее судьбу. Евдокимова-Керосинка сгорела в собственной даче недалеко от Усово. Ее сожитель поджег дачу и уехал в Москву. Из-за ревности. А ревновал он Евдокимову к продавцу в сельпо, Лешке Сухорукову, бывшему охотнику из Барнаула, задушившему, по его словам, голыми руками сорок медведей, настоящему краснощекому русскому богатырю, предпочитающему вместо кофе и чая пить натощак настойку на зверобое и закусывать ее собственноручно завяленном лосиным мясом.
— Мой тузлук, — говорил Сухоруков, попыхивая Примой, — всем тузлукам тузлук. Использую соль с Тихого Океана.
После обращения участкового к народу к нам во двор потянулись со всех сторон туристы — они глазели, просили показать тот самый лифт, искали следы крови, охали. Роль гида добровольно взяла на себя Подливанная. Она сидела целый день на лавочке перед злосчастным подъездом номер три и открывала его своим ключом, когда ее об этом просили туристы. Подливанная показывала им грязный ясеневский подъезд так важно, как будто это была знаменитая картина «Джоконда», затем вызывала лифт и причитала: «Вот, полюбуйтесь, господа-товарищи! Вся кабина была в крови! Сама видела. До чего перестройка довела молодежь! Насилуют друг друга в лифтах, как ястребы. Скажите спасибо президенту нашему, Горбачеву! Армяны с азибаржанами дерутся уже, вот до чего довел страну! А у нас хромоножку изнасиловали параличную, подонки! Святую, юродивую! Сионисты!
Сколько же еще протерпит великий русский народ? Да не убоишься от стрелы, летящия во дни, от вещи во тме преходящия, от сряща и беса полуденного».
— От срача? — переспрашивали туристы, посмеиваясь.
— От нападения жидобесов! — поясняла подлюга.
Подпиванная была хорошо подкована по этой части на собраниях общества «Память и даже сделала там сообщение, одобренное самим Емельяновым, «об изнасиловании русской юродивой сиономасонами в лифте».
