Перед тем, как направить меня — в роли палача, разумеется — на классическую бойню, монсеньор решил немного позабавиться «в современности». Выставить меня похотливым пошлым дураком. Удалось это ему с блеском. Не хотел никому рассказывать об этом, но обстоятельства заставили.
Началось все с того, что я вновь услышал тот звук.
Только что валялся на пляже в Бланесе, прихлебывал местную каву, наслаждался легким бризом и читал фельетон в Шпигеле. Про этого чудака, который устроил скандальный перформанс в парижском театре. С поющими в хоре силиконовыми секс-куклами, с механическим сыном, онанирующим рядом с мастурбирующей механической матерью, и комнатой-вагиной. Там еще голый девяностолетний Сталин плясал… а затем долго испражнялся в ведро и лил его содержимое на головы публике.
Как вдруг… я уже сижу за праздничным столом, а вокруг меня все хрусталями сверкает, ножами и вилками стучит и челюстями поскрипывает. Ем паштет из страусиной печенки. Крохотной такой серебряной ложечкой. Заедаю тушеной морковкой и рисовым кускусом.
За окнами — знакомые берлинские ландшафты.
Дурацкая телебашня торчит прямо перед носом.
Неуклюжий прямоугольный Бундестаг давит землю как исполинская гранитная глыба.
Небоскребы на Потсдамской площади режут пространство своими острыми боками.
Вдалеке виднеются башни-гостиницы у Цоо.
Стало быть, нахожусь я на верхнем этаже высокого отеля на Алексе. Как же называется эта идиотская коробка, гордость гэдээровских архитекторов? Вроде «iN». Забыл. Наплевать.
Итак, сижу я в банкетном зале за большим столом и ем паштет.
А напротив меня сидит — Азалия, резвая девушка лет восемнадцати. Мы празднуем нашу помолвку. Справа от Азалии — ее отец, бывший полицейский с квадратным лицом и чудовищными скулами, слева — ее без умолку тараторящая мамаша с длинным и толстым, торчащим из щек как репа, носом, бывшая бухгалтерша футбольного клуба.
И еще тут, передо мной — две подруги невесты и один друг, два ее коренастых брата с нацистской стрижкой, толстая несовершеннолетняя сестра-кокетка, тетушки, похожие на куриц-хохлаток, дядюшки-пингвины, два деда в синих, с золотым галуном, униформах рудногорских стрелков с допотопными мушкетами в руках, одна бабушка-вышивальщица в национальной одежде лужицких сербов и еще одна бабушка, тоже вышивальщица и тоже в национальной одежде, только в какой-то другой.
Я только что вручил Азалии платиновое обручальное колечко с бриллиантом в открытой розовой коробочке. Азалия наградила меня демонстративно ласковым взглядом, поцеловала… Надела кольцо на сахарный безымянный пальчик левой руки и, нарочито смущенно улыбаясь, продемонстрировала его своим родным.
Отец Азалии перестал есть, вытер жирные губы платком с цветастой вышивкой, встал, поднял бокал с белым вином и проговорил, то и дело переводя масляный взгляд с дочери на меня и похрустывая скулами:
— Милые дети, как же мне приятно на вас смотреть, теперь вы обручены, какая радость для нашей семьи, принять в нее такого чудесного человека! Будьте счастливы, дети! И не тяните с свадьбой! Попируем на славу…
Потом слово взяла мать Азалии. Говорила она на ужасном диалекте, который я не понимал. Затем выступали обе тетушки, щебетали подруги, нечто невразумительное промямлила сестра, дежурно побасили братья, покашляли и похрипели деды, пошамкали бабушки-вышивальщицы… В самом конце выступил друг, одноклассник Азалии, он смог произнести только несколько слов, затем с яростью посмотрел на меня, покраснел, заплакал и сел. Бедняга.
Заметил, что по потолку банкетного зала в мою сторону ползет отвратительное чудовище, похожее на слизня или гусеницу. Кроме меня его видимо никто не видел.
Я встал, с достоинством поклонился невесте и ее родителям, кратко извинился и пошел к двери. Перед тем, как покинуть зал, обернулся и заметил, что на многих лицах появилась гримаса удивления и неудовольствия. Братья нервно кусали пальцы, бабушки-вышивальщицы нетерпеливо стучали сухими кулачками по праздничному столу, дедушки заряжали свои мушкеты. А расплакавшийся юнец-одноклассник подошел к Азалии и что-то заговорщицки страстно шептал ей на ухо. Она кивала. Слизень на потолке выпустил из пасти щупальца-языки и раскрыл темные перепончатые крылья.
В коридоре спросил официанта, где тут туалет. Тот посмотрел на меня сочувственно, взял под руку и проводил до комнаты с писсуарами. Сказал:
— Ах ты, бедолага, в какую трясину влез! Теперь не вылезешь! Никогда! Облегчись и делай ноги, пока не поздно. Они ведь и летать умеют.
Официант показал руками, как они летают, откланялся и исчез, но из туалета не вышел, а влез в хромированную урну для мусора и окурков и там затих.
Вымыл лицо холодной водой и посмотрел в туалетное зеркало.
Отвислые щеки, бугристый нос, скверные оранжевые зубы, лысина, нездоровые красные пятна на щеках, воспаленные глаза, морщины, прыщи. Обрюзгшая образина постаревшего рефлектора, обжоры и ловеласа, никогда в жизни не работавшего, испортившего жизнь всем, кто к нему приближался, ничего не добившегося и потерявшего все, что имел. По виду — лет шестьдесят восемь.
Не могу утверждать, что этот портрет меня сильно обрадовал. Хотя… ничего, что есть, то есть, бывало и хуже.
Погодите, погодите… почему же и Азалия и ее отец, и мать и даже ее хмурые братья смотрят на меня с восхищением, подобострастно даже? На гадкого жирного старика-сладострастника? На зеркало своих и чужих пороков?
Из-за этого скромного колечка? Вздор!
К сожалению, предыстория моих отношений с этой семейкой мне неведома. Таковы правила кармической игры. Очутившись в новом лабиринте, ты узнаешь только то, что тебе необходимо знать в текущий момент. То, что было вчера — в этой вселенной как бы не имеет право на существование. Даже на фиктивное. Расспрашивать о нем, рыться в архивах и просто вспоминать — странникам вроде меня — запрещено под страхом немедленной аннигиляции на всех уровнях.
Может быть я решил пошутить, и выдал себя за двоюродного брата русского олигарха-миллиардера, которому тот поручил надзор над берлинской недвижимостью и акциями и положил в карман на мелкие расходы несколько миллионов евро? И они мне поверили, приманили смазливой школьницей и теперь нетерпеливо ждут, что я одарю их после свадьбы щедрыми подарками. Хотя, почему после свадьбы? Сегодня, сейчас. Оттого они и скорчили недовольные мины, когда я вышел.
Что же делать? Возвращаться в банкетный зал? Там крылатый слизняк на потолке.
Я ведь даже толком не знаю, кто я. Не знаю своего имени, не знаю, есть ли у меня состояние, машина, дом, квартира или хотя бы комната. Куда я поведу Азалию после свадьбы? Где проведу сегодняшнюю ночь?
Пошарил по карманам — ни бумажника, ни ключей… Ни от квартиры, ни от автомобиля.
Нашел только две дюжины двадцатицентовых монеток, использованный носовой платок и стеклянный шарик.
