Рядом с ней сидела красотка с отсутствующей нижней челюстью. Она тоже пыталась что-то сказать, но из ее бронхов вырывался только свист.
Третья женщина была вспорота от горла до половых органов и вывернута наизнанку. Ее тело корежилась и извивалась. А голова хихикала.
Чуть дальше стоял и внимательно смотрел на нас симпатичный мальчик с одним туловищем, но с двумя грудными клетками и двумя головами. Обе его головы повторяли тупо: «Ты голова, и я голова! Ты голова, и я голова!»
За ним находились стеллажи с стеклянными банками с формалином, в которых хранились всяческие уроды. Все они гадко кривлялись… пытались танцевать.
Чуть дальше — внутренние органы с генетическими дефектами, опухолями. Они подрагивали и пускали пузыри.
Сотни деформированных скелетов, грозя рассыпаться, дрыгали своими костлявыми ногами и протягивали в нашу сторону длинные руки.
Отдельный зал был посвящен жертвам серийных убийц и маньяков. Несчастные рыдали и просили их пощадить. Но маньяки их не щадили. То и дело поворачивали свои головы к нам и гнусно ощеривались.
Еще один — орудиям пыток, казням и палачам. Многие казнимые молились, другие проклинали палачей, подвергнутые пыткам — умоляли о пощаде, клялись в том, что они не виновны, что их оговорили злые люди. Палачи выполняли свои обязанности безукоризненно. Наверное ожидали от начальства медали и почетные грамоты.
В зале с фиолетовыми стенами были показаны на примерах различные виды сексуального садизма, фантастического и реального. Маркиз де Сад соседствовал тут с русской боярыней Дарьей Салтыковой. Маркиз де Сад делал нам непонятные знаки, кажется, приглашал присоединиться к кровавой оргии, а Салтыкова — плевалась и норовила ущипнуть или ударить.
В красном зале я обнаружил целую галерею оторванных голов…
Головы эти моргали глазами, открывали мертвые рты и мерзко агукали.
Описывать остальные залы музея я не буду. Слишком жутко.
Музей, по которому мы бродили, не был музеем анатомических уродств, это был музей зла.
Его создатели пытались внушить посетителю, что демиурги ошиблись. Ушли от ответственности, оставили человечество на произвол судьбы. И люди начали уничтожать самих себя и природу. А природа — мстить им за это.
Сказал Ипполиту: «Пойдем отсюда, я не могу больше на все это смотреть».
И неожиданно обнаружил, что моего кузена нет рядом со мной.
Обошел еще раз все залы, то и дело закрывая глаза и затыкая уши, — Ипполит исчез.
Вышел на улицу.
Но не на ту, страшную улицу с темно-синими домами, по которой мимо нас проехал трамвай с мертвецами. На другую.
На залитую солнечным светом райскую улицу, по которой гуляли обнаженные красавицы, улицу моей детской мечты.
Легкий ветерок дарил прохладу, цветущие деревья благоухали, изумительные античные постройки радовали глаз.
Мой кузен Ипполит лежал под цветущей акацией. На пальце его посверкивал перстень с топазом и бриллиантами. Рядом с ним сидели на корточках три прекрасные нагие азиатки. Они втирали в его загорелую кожу благовония.
Моя невеста Агнесса лежала на шелковистой траве в обнимку с Теодором. Они весело болтали. Теодор приветливо помахал мне рукой в розовой перчатке. Агнесса послала воздушный поцелуй.
Барон фон Цароги сидел в шезлонге и читал газету «Ла Вив Мондэн». Баронесса качалась в гамаке и перебирала холеными пальчиками алмазы и изумруды, лежащие на блюде из цветной яшмы. На голове у нее сияла корона с крупными грушевидными жемчугами.
Их сыновья, Алан и Мориц музицировали на панфлейтах для стайки обнаженных девушек-лесбиянок, ласкающих друг друга.
Лидия Клех разглядывала розово-синий магический кристалл.
Ее помощница Марта развлекалась под персиковым деревом с молодым любовником-мулатом.
Девушка-медиум пасла золотистых овечек.
Остальные участницы злополучного спиритического сеанса пели хором спиричуэл. Подпевал им сильно помолодевший и похорошевший доктор Фердинанд в белоснежном халате на голое тело со стетоскопом в руке.
Старый Иштван целовал взасос млеющего Мартина.
По зеленому лугу носился как торнадо по Арканзасу божественный конь Красный Мустанг.
Комиссар Леперье завороженно глядел на завтракающего герцога и его пегих легавых собак.
Четырнадцать святых Помощников пили церковное вино из золотых потиров и дарили маленьким голеньким деткам хрустальные шарики.
Как чудесно все это! Зачем просыпаться, если сон так прекрасен? Но я проснулся.
У себя дома, на кровати…
Позвонила Агнесса. Заявила, что хочет переспать со мной, а затем попробовать в «Конкистадоре» тамошних устриц. Договорились на четыре. Я спросил ее, была ли она в городском Аквариуме с неким Теодором Мольтке. На что Агнесса звонко расхохоталась и спросила меня, не лишился ли я рассудка. Теодором Мольтке звали ее учителя латыни в гимназии. Был он старым, толстым и противным, ученицы дразнили его «ливерной колбасой». Спросил Агнессу, как здоровье ее родителей и братьев, и она сообщила мне, что барон и баронесса уже месяц как плывут в Новую Зеландию на паруснике их доброго знакомого, миллионера Макса Шпитцнера. Капитан яхты — знаменитый Леперье, победитель Великой австралийской регаты. Возвратятся через год. А братья вчера уехали в Центральную Африку охотиться на гиппопотамов.
Затем позвонил Ипполит и объявил, что он подписал контракт наемника и через неделю уезжает в Камбоджу. Потому что ему «скучно и тошно без войны». На мою просьбу воевать осторожно Ипполит ответил так: «Не надо эмоций, Генри. Если я протяну ноги, семья почувствует облегчение, а посторонние не заметят».
Позвонила мама и сказала, что пойдет сегодня вечером на спиритический сеанс Лидии Клех. Хочет выведать у умершей бабушки, где та спрятала Золотые облигации Французского банка. Я посоветовал ей зайти в наш фамильный склеп и расспросить об этом тетушку Агату. Мама рассмеялась и спросила, что я пил вчера в «Мельбурне». А затем клятвенно заверила, что у ее бабушки не было сестры по имени Агата, и что единственная Агата, которую она знает — это молодая полька, приходящая по понедельникам массировать спину моему отцу.
— Каждый понедельник прячу в сейф мои драгоценности и серебряные ложки из буфета, — заявила мама, — никто не знает, что можно ожидать от этих освободившихся от ига коммунизма восточноевропейцев!
Я закрыл глаза… думал о том, как уютен наш скромный буржуазный мирок.
А когда я их открыл… то обнаружил, что все еще нахожусь в комнате с часами, в проклятом замке. Сижу, прислонившись к сырой стене, и смотрю на висящего посередине комнаты Теодора. Глаза трупа почему-то светили как два фонарика.
Рядом со мной сидел мой кузен Ипполит. Оторванная голова его лежала у него на коленях. Рот его был открыт, глаза выпучены.
