Ипполит вдруг начал раздеваться. Я хотел его остановить, но заметил, что он делает это машинально, как робот. Раздевшись, мой кузен лег на обнаженную маху, раздвинул ей бедра, грубо схватил ее за груди и со всего размаху вбил в нее свой уланский фаллос. Начал совершать фрикции, а через минуту очевидно с трудом повернул голову ко мне и простонал: «Я делаю это против воли, берегись, Генри!»
И тут же я ощутил неодолимое желание обнять и поцеловать блондинку.
Мои руки и ноги меня не слушались. Он… тот, невидимый, но присутствующий здесь… он управлял мной как марионеткой. Я не мог противиться его воле. Разделся. Подошел к блондинке, крепко обнял ее и поцеловал. Вкус ее языка напоминал вкус железа, губы были резиновыми. Через несколько мгновений — стоя — проник в нее.
Первым кончил Ипполит — и закричал от боли. Через несколько минут это же испытал и я. Вместо радостной волны наслаждения — волна режущей боли прокатилась от яичек до головки.
Это было наказанием за стрельбу.
Пришли в себя мы на улице. Босые и нагие. На той, с темно-синими домами. Вокзал исчез.
Кошмар продолжался.
Побрели непонятно куда. Холодные камни мостовой обжигали ноги.
Неожиданно услышали скрежет догоняющего нас трамвая. Встали на тротуаре, смотрели. Синий трамвай медленно проехал мимо нас. Вел его мертвый Теодор. В немыслимой фуражке. Отдал нам честь и показал указательным пальцем на свой, все еще высунутый лилово-серый язык. Все пассажиры были нам знакомы. Тут был и слуга Теодора Латур с пепельно-фиолетовой физиономией, и барон и баронесса фон Цароги с сыновьями и челядью, и все семь участниц спиритического сеанса. У всех у них были ужасные, искаженные лица. Агнессы в трамвае не было. Лидия выпучила глаза, открыла рот и показала неестественно длинные красноватые зубы. Затем вытащила один из них изо рта и воткнула его себе в щеку. А госпожа Марта вынула свои глаза из глазниц и продемонстрировала их нам. Глаза в ее руках посверкивали и крутились.
Издалека увидели освещенный вход в какое-то помпезное общественное здание. Подошли. Прочитали вывеску, написанную черным шрифтом. «Шпитцнер музей».
И оба ощутили неодолимую потребность пройтись по залам этого непонятного музея.
Войти в музей можно было только через открытую веранду, напоминающую театральную сцену. На нее вели с улицы ступеньки, покрытые красной ковровой дорожкой. На ступеньках этих стояли и мирно беседовали между собой пять прекрасно одетых, породистых и лощеных джентльменов. Лица их выражали достоинство и уверенность в себе. Откуда они тут взялись?
Рядом с ними, мы, босые и голые, чувствовали себя неловко.
Джентльмены преграждали нам дорогу.
Ипполит хотел было попросить их пропустить нас, но я прижал палец к губам и объяснил ему знаками, что вначале мы должны послушать, о чем они говорят.
Мы прислушались.
— Марс, что бы это значило? Женщина в трансе. Скелет.
— Чудесно, Юпитер! Мальчик, кажется, ее сын.
— Неожиданно и ново, Сатурн! И это во время оккупации.
— Слов нет, я так хочу купить эту картину, Уран.
— На все времена, Нептун. Не то, что эти зазнайки-кубисты или безмозглые абстракционисты.
Джентльмены говорили о картине… возможно, они принимали сцену на веранде перед входом в музей за живопись… сыпали и сыпали короткими репликами как машина по изготовлению лапши. Почему-то называли друг друга именами планет.
При этом они не двигались, не жестикулировали, их губы и глаза были неподвижны. Голоса доносились из их тел, как эхо из пещеры.
— Как ты думаешь, — шепнул я Ипполиту, — это такие же жертвы замка, как мы, или…
— Чертовы болтуны, знаю эту породу!
Тут мы услышали позади себя цоканье копыт, скрип и хруст. К зданию музея подкатила старая грязная телега. Похожий на снежного человека кучер соскочил с нее, оттолкнул нас мохнатой лапищей и схватил пятерых джентльменов… схватил и уволок… и кинул небрежно, как кидают дрова, в телегу. Состроил нам на прощание чудовищно гадкую рожу и хлестнул лошаденку, передняя часть которой была обыкновенной савраской, а задняя… лошадиным скелетом. Через мгновение телега с кучером и джентльменами исчезла.
Мы поднялись по лестнице.
Вход в музей располагался в правой части сцены. За бордовым занавесом маячила фигура человека без кожи, похожего на иллюстрацию из анатомического атласа. Глядя на него, я вспомнил, что такое «Шпитцнер музей». Родители осчастливили меня посещением подобного заведения в Париже. Этот музей — что-то вроде паноптикума… собрание всевозможных анатомических уродств. Почему-то людей тянет смотреть на подобное. Отдельный зал в музее был посвящен наглядной демонстрации последствий заболевания сифилисом. Родители хотели запугать меня этой страшной болезнью, а добились того, что я испугался не болезни, а самой жизни.
Рядом с входом, за столом, сидела продавщица входных билетов. Как и все другие женщины в этом странном мире — чувственная кукла. Воплощение мужского представления о фемине. Ее белое атласное платье не скрывало высокую шею, роскошные плечи и грудь.
В левой части сцены стоял человеческий скелет, поддерживаемый двумя железными крюками, крепящимися к стене. Высокий, зловещий. Видимо, он должен был сразу же, еще до входа в музей, обуздывать гордыню посетителя. Помни о смерти!
В середине сцены стояли два человека — потерянный голый мальчик лет шестнадцати и женщина в длинном темном платье, которую один из джентльменов назвал его матерью. Эта мать запрокинула в экстазе голову, ее шея и грудь были обнажены.
Возможно она не была матерью мальчика, а только символизировала чувственную радость, а мальчик — искал, как и все мы ищем — свое место, между Танатосом и Эросом.
Поделился такой интерпретацией с Ипполитом. Тот только рукой махнул и закашлялся.
Из тела мальчика внезапно донеслось: «Мне страшно! Я заперт! Спасите!»
А экстатическая дама, произнесла утробным голосом, так и не открывая глаз: «Бегите, бегите, тут вас ждет смерть, смерть…»
Скелет угрожающе заклацал зубами, попытался броситься на нас, но его удержали стальные крюки.
Продавщица входных билетов медленно и со скрипом повернула к нам голову и прошипела: «Покупайте входные билеты, господа… два франка… для школьников и студентов один франк. Для магистров бесплатно».
Мы вошли в музей. Человек без кожи растопырил свои страшные окровавленные руки, попытался нас остановить, но храбрый Ипполит ткнул ладонью ему в ребра, и тот задергался, затрясся и отступил.
Это был отвратительный музей.
Перед нами лежала женщина в белом платье. Лицо ее не было искажено гримасой боли, оно было только удивленным. В ее животе зияла дыра размером с супницу. Там копошились два не родившихся ребенка. Женщина проговорила ужасным голосом: «Бегите, он идет! Он уже близко! Он разрежет вам брюхо и выпустит кишки!»
