Посмотрел на замок.
Все ставни на окнах были не только закрыты, но и заколочены. Небрежно, грубо. Последний раз фасад замка красили наверное еще во время Столетней войны. В остроконечной крыше, покрытой красноватой черепицей, зияли прорехи.
Ипполит, зевая и покашливая, тоже вышел из машины. Скептически посмотрел на замок, хлебнул из своей заветной фляжки с леопардами и покачал головой.
Обошли здание, нашли что-то напоминающее вход в английский коровник.
Постучали.
Я приложил ухо к двери. Ни ответа, ни шагов, ни завывания ветра. Ни звука.
Даже уши заложило от тишины.
Тут солнце спряталось за горной грядой. Потемнело и похолодало.
Почему-то стало страшно. Издалека донесся волчий вой.
Ипполит ударил дверь кулаком и прорычал: «Да откройте же вы наконец, черт вас всех побери, проклятую дверь!»
И тут… мы услышали бой стенных или напольных часов, доносившийся из замка. Часы пробили восемнадцать раз. Дверь открылась, проскрипев музыкальную фразу. Вошли.
И оказались в кромешной темноте. Очень гостеприимно. Хорошо, что Ипполит догадался взять с собой фонарики. Мы находились в просторной комнате без окон, в которой была только одна дверь. На противоположной от нее стороне, там, где только что был вход в замок — стояли громадные старинные напольные часы. Их циферблат и тяжелый маятник блестели так, как будто были сделаны из чистого золота. Стрелки и цифры были выточены из нефрита.
Над часами была нарисована прямоугольная монохромная фреска. Два кавалера в одежде времен Французской революции целились из своих тонкоствольных ружей в огромного зверя, гибрида волка, гиены и льва. На заднем плане — горы, лес и замок Вьери на небольшом холме. Зверь открыл зубастую пасть…
Надпись под фреской оповещала зрителя о том, что в 17.. году известные охотники Жан Шарль и Жан Франсуа пристрелили, к вящей радости жителей окрестных деревень, оборотня-людоеда серебряными пулями.
Вместо люстры — о, ужас, ужас, ужас — в середине комнаты на длинной веревке висел, покачиваясь, удавленник. Мы узнали его. Это был Теодор Мольтке, любовник моей невесты Агнессы. Его лиловый, как у коровы, язык доставал до подбородка. Мертвые глаза смотрели в пустоту.
Я окаменел. Открытка-приглашение Теодора, лежащая у меня во внутреннем кармане пиджака, жгла мне грудь.
Мужественный Ипполит заявил, что хочет взобраться мне на плечи, чтобы перерезать веревку перочинным ножом. Я сцепил руки. Ипполит не без труда и кряхтения исполнил задуманное. Мертвец упал на меня. Задел мне языком щеку. Как будто облизал.
Вслед за Теодором на меня обрушился мой увесистый кузен. Обошлось.
Вдвоем мы прислонили труп к стене. Ипполит закрыл мертвому глаза.
Я прошептал:
— Мы в мышеловке, князь. Они всласть поиграют с нами, а потом оторвут нам головы, как барону Цароги, его сыновьям и этим дурам, участницам спиритического сеанса. Видел ту зверюгу, на фреске? Говорят, оборотнем была сама баронесса, тогдашняя владелица замка Вьери. Может быть, современный владелец тоже…
— Спокойно, спокойно, Генри. Как вошли, так и выйдем. Пойдем, посмотрим, что за этой дверью. Тот, кто нас тут запер, явно хочет, чтобы мы вышли отсюда через эту дверь. Не будем противиться его воле. Пока. Клянусь, если все обойдется, закажу для моего винчестера серебряные пули.
За дверью была еще одна комната. Эта комната была хорошо освещена. Слепящий глаза источник света находился где-то на потолке, если тут конечно был потолок. Что именно светит — мы не поняли, похоже было на театральный прожектор.
На дощатом полу стояла круглая изящная табуретка. На ней, спиной к нам, восседала дама в роскошном темно-лиловом платье, отделанном кружевами, с треугольным декольте на спине.
Голова на высокой шее.
Аккуратная прическа волнами.
Сложенные руки — на коленях.
Воплощенная добродетель.
— Добрый день, мадам!
Голос моего кузена подрагивал.
Дама даже голову не повернула в нашу сторону… сидела неподвижно как кукла и смотрела на висящее на стене зеркало в нескольких шагах от нее.
Стена была когда-то обклеена обоями с орнаментом… обои эти частично отошли, порвались и висели неприятными свернувшимися треугольниками.
Ипполит крякнул, пощипал себя за бакенбарды, тихонько ударил меня в бок и показал глазами на зеркало. Зеркало отражало ту же добродетельную даму, сидящую на той же табуретке. Только эта дама, в зеркале, была нагой!
За ней была видна только часть комнаты. На стене, противоположной зеркалу, красовался непонятно откуда там взявшийся пейзаж с одиноким деревом на полянке, рощей и римской триумфальной аркой.
Я протер глаза и дернул себя за ухо.
Ипполит не выдержал:
— Прошу меня простить, мадам… право, не знаю, что сказать. Нам назначили встречу на шесть часов вечера, мы приехали… и вот, в соседней комнате нас встретил удавленник, а вы не удостаиваете нас даже словом!
Молчание. Дама по-прежнему сидела, не шелохнувшись.
Ипполит осторожно взял ее за плечо.
Она неловко съехала с табуретки и упала на пол!
Это действительно была кукла.
В тот же момент ее отражение — женщина в зеркале — грациозно встала с табуретки, погрозила нам пальцем и ушла в рощу. Из которой тут же выбежал тот самый, изображенный на фреске зверь, посмотрел на нас грозно и завыл по-волчьи.
Через мгновение зеркало уже потеряло способность показывать другой мир… и стало отражать только комнату… с изящной табуреткой, нелепо распростершейся на полу куклой в темно-лиловом платье, и отошедшими от стены обоями. Самих себя мы в нем однако так и не увидели, даже подойдя к нему вплотную. Ипполит постучал по его поверхности костяшкой пальца. Зеркало жалобно загремело, но даже стучавшей по нему руки не отразило.
И в этой комнате тоже была только одна дверь, — явно не та, в которую мы вошли. Не сговариваясь, мы открыли ее и покинули комнату с зеркалом.
И оказались на берегу моря. Солнце светило вовсю!
Гор не было видно. Замок пропал.
Ипполит горько развел руками и посмотрел на меня умоляюще.
Я опустил верхнюю губу на нижнюю и попросил у кузена фляжку с коньяком. Мы сели на теплые камни, выпили и закурили любимые сигареты Ипполита — Данхилл. Ипполит достал их из чудесной красной коробочки, тогда еще не обезображенной пугающими надписями и кошмарными фотографиями.
Коньяк на вкус напоминал кипяченую воду, а сигареты не имели запаха!
Где мы?
В театре? В павильоне киностудии? Внутри инсталляции художника-абсурдиста? Возможно, но не в человеческом театре, в неземном павильоне, в неземной инсталляции.
