Ипполит потянул меня за рукав, а потом прошептал: «Там, гляди…»
И показал пальцем.
О, ужас! На одной из стен вместо голов оленей — висели три окровавленные человеческие головы. С широко раскрытыми ртами и неестественно выпученными глазами. Это были головы барона фон Цароги и двух его сыновей: Алана и Морица. Оскорбленного отца моей невесты, моего возможного убийцы и его секунданта.
Под ними в роскошном викторианском кресле сидел дворецкий.
На коленях он держал собственную голову. Не отрезанную и не отрубленную, а как будто оторванную от тела какой-то страшной силой. Чудовищем из преисподней или самим сатаной.
Тут я услышал тот самый, жуткий звук. Или вой. Который доносился из каменного гроба тетушки Агаты. Как сумасшедший кинулся искать Агнессу. Быстро обежал остальные комнаты. Открыл все платяные шкафы. Заглянул под все кровати. Проверил духовку газовой плиты. Агнессы нигде не было.
Звук исчез. Что за штучки?
В спальне баронессы я наткнулся на трупы баронессы и ее горничной. В других помещениях обнаружил еще несколько мертвецов. Кажется, это были слуги, повар, прачка… У всех были оторваны головы. Все они сидели на дорогих стульях барона. Головы лежали у мертвых на коленях. Казалось, что мертвецы держат их в руках.
Мне стало дурно. Чтобы не упасть, я присел на стул. Неожиданно постаревший Ипполит сел рядом со мной.
Мы закурили, Ипполит хлебнул коньку из своей фляжки с выгравированном на ней гербом князя Станислава, его бывшего покровителя (два стоящих на задних лапах леопарда и мальтийский крест между ними), которую всегда носил с собой. Я последовал его примеру.
В метре от нас сидела баронесса. В розовой шелковой ночной рубашке, из которой выпали на живот две огромные дебелые груди, в домашних тапочках с помпончиками. Рот ее был так широко открыт, что казалось она хочет проглотить нас, глаза, как и у других мертвецов, были выпучены, в волосах сверкали жирные желтые жемчуга.
Голос Ипполита показался мне незнакомым.
— Что тут произошло? Кто это сделал? Зачем?
— Откуда мне знать? Это не ограбление, воры прихватили бы драгоценности и не стали бы тратить время на то, чтобы посадить мертвецов на стулья, а головы троих из них вешать на стену. Похоже на ритуал. Безумие, за которым кроется что-то запредельное. Надо звонить в полицию.
Приехавшие полицейские посмотрели на головы на стене и так растерялись, что не заметили, что вместе с ними в жилище барона проникли два фотокорреспондента, вечно подслушивающие полицейское радио. На следующий день сразу в трех местных газетах были опубликованы статьи с иллюстрациями. Первая называлась «Мертвецы в доме барона», вторая — «Загадка оторванных голов», третья, о нас с Ипполитом, — «Кровавая баня. Князья Эстерхази под подозрением».
Нас задержали и доставили на допрос к комиссару Леперье.
Я не стал изворачиваться и рассказал ему всю правду. И про мою помолвку, и про аквариум, и про конгресс, и про гроб тетушки Агаты и про «молодых баварцев».
Леперье выслушал меня, задал несколько вопросов. Ушел допрашивать Ипполита.
Потом вернулся и заговорил.
— Ни у вас, ни у вашего кузена нет алиби на прошедшую ночь. Прискорбно! Так, подытожим… Вас выкинули за дебош из «Мельбурна», потом вас подобрал на улице ваш кузен и отвез домой. Вы били сильно пьяны. Испортили музыкальный автомат… приставали к девушкам… кстати, грозили сжечь бар и перестрелять публику. Уехал ваш кузен от вас около двух часов ночи. А в девять утра вы уже были на Черной балке. Молодые баварцы на охоте… Ложь, ложь, ложь! После «Мельбурна» вы и ваш кузен поехали не к вам домой, а прямо к барону. Как-то проникли внутрь дома. Возможно просто влезли в окно. Пользуясь тем, что все в доме спят — устроили там кровавую бойню, выстроили эту жуткую сцену из сидящих мертвецов, повесили головы недругов на стену, а утром как ни в чем не бывало явились в маскарадных костюмах на Черную балку… как бы на дуэль. Постарались, чтобы вас заметили бегуны-студенты и охранник на автостоянке. Звучит очень убедительно. Учитывая, что ваш кузен необыкновенно силен, а также имеет многолетний боевой опыт и даже, по непроверенным сведениям, неоднократно участвовал в массовых убийствах мирного населения в Юго-Восточной Азии — даже очень убедительно! Может быть, вам пора чистосердечно признаться, князь? Сами посудите, кто, кроме вас с Ипполитом, имел хоть малейший мотив для совершения этого страшного преступления? Предрассудки вашего сословия не позволили вам отказаться от поединка. Если бы дуэль состоялась, вы бы скорее всего уже лежали в гробу. Так что… вам нечего было терять. Убивать в доме барона надо было всех — и господ и прислугу. Потому что все эти люди знали о дуэли. Вот вы всех и убили. Как отрывали головы — покажет вскрытие. Наверное и хлороформ пригодился, да? Для меня в этом деле есть только одна загадка. Почему вы не убили вашу бывшую невесту вместе с остальными? Где ваша невеста, Генри, где Агнесса фон Цароги? Что вы с ней сделали? Зарыли в землю? Замуровали в бетоне? Или заперли в каком-нибудь подвале? Если вы сообщите полиции о ее местонахождении и мы найдем ее живой и здоровой — обещаю вам все снисхождения и льготы, которые в таких случаях полагаются подозреваемому. Несмотря ни на что, вы представляетесь мне скорее пассивным соучастником преступления, чем главным злодеем. Может быть, судья заменит вам гильотину на пожизненное. Посидите в камере и подумайте об этом. Но помните, если мы найдем Агнессу без вашей помощи — то никаких поблажек не ждите.
Я не смог удержаться и спросил:
— Неужели вы действительно верите в то, что мы, представители древнего благородного рода, способны на подобное зверство? А если да, то, как же мы, обыкновенные люди, смогли оторвать столько голов? Мы же не гориллы и не американские супергерои. Неужели это простое соображение не мешает вам предъявлять нам такие страшные обвинения? Это же абсурд. Я не знаю, где находится Агнесса. И очень беспокоюсь о ней. Полагаю, вам следует расспросить об этом Лидию Клех и Теодора Мольтке.
Комиссар кивнул, но не удостоил меня ответом. Мои возражения видимо не произвели на него никакого впечатления.
Ночь в сырой камере, на металлической койке без матраца я не забуду никогда.
Меня мучили видения, не имеющие отношения к преступлению в доме барона. Как будто со дна души поднялся ил, отложившийся там за многие годы. Ожили старые страхи и навязчивые представления.
Я явственно слышал голос моей матери. Она звала меня: «Генри, о, Генри, иди ко мне».
И я, шестилетний мальчик, голый и босой, шел в ее комнату.
В этой комнате не было мебели, посереди ее на табуретке сидела моя мама.
Она обнажена, я хорошо вижу волосы на ее лобке. Мать не смотрит на меня. Ее сомнамбулический взгляд обращен вглубь ее самой.
— Подойди ко мне, Генри.
Я подхожу к ней, хотя мне жутко и неприятно, хочется убежать.
— Дай мне твою левую руку.
