— Послушайте…
— Нет, это вы меня послушайте! Я… я не знаю, что у вас на уме, и что происходит со мной, но я уверен, уверен на все сто — этому есть куда более…логичное объяснение. И потом… — он, окончательно растерявшись и расстроившись, замолчал и уставился на пустую тарелку.
— А вы попробуйте, — холодно и без тени улыбки произнес Громов, — попробуйте найти логичное объяснение тому, что вы видели на путях. И я первый сниму перед вами шляпу.
Андрей помедлил.
— Я… — начал он, аккуратно подбирая слова, — … болен, — и, чуть помедлив, — Здесь, несомненно, происходит какая-то чертовщина, но, позвольте, то, что вы рассказали — это же… Я не верю! — он резко вскочил и заходил по кухне. — И потом, потом, в этой вашей… истории, с позволения сказать… в ней же полно недоговорок. Вы и половины не рассказали. Не придумали, да?
Кольцов открыл было рот, но его прервал тяжелый, чавкающий звук, раздавшийся непосредственно над ним. Он замолчал и испуганно посмотрел на Андрея: в глазах — страх и боль.
— Вот! — Андрей торжествующе ткнул в потолок пальцем, как будто звук сверху являлся неопровержимым доказательством того, что Кольцов лжет. — Что это? Что вы прячете там, Юрий Владимирович? Кормите меня сказками, пичкаете этой… он обвел глазами стол, — …этой сраной половой, а сами.
Кольцов, как бы сдаваясь, поднял руки.
— Андрюша… — начал было он.
— Хватит с меня ваших бредней. Что там?
За столом повисла тишина. Громов, доселе сидевший неподвижно, тяжело вздохнул и произнес, не глядя на товарища:
— Покажи ему.
— Я не…
— Покажи, — повторил Громов, — быть может, это его убедит.
Кольцов помолчал, пожевал губами
— Хорошо, — безжизненно произнес он, — пойдемте, Андрей. Петя, ты с нами?
— Я бы предпочел… — Громов осекся, увидев направленный на него умоляющий взгляд. — Ладно. Иду.
Поднимаясь на второй этаж, Андрей испытал какое-то необычно гадкое чувство вины, словно он только что предал доверие этих двух пожилых мужчин, возможно, спасших ему жизнь.
Древняя лестница протестующе скрипела под ногами идущих. Со стен равнодушно глядели старые черно-белые фотографии — окна в жизнь, что канула в лету давным-давно. Андрей посмотрел на одну из них внимательно — на ней была изображена молодая женщина, полусидевшая в высоком кресле. На руках ее лежал крошечный сверток — малютка крепко спал. Лицо девушки было абсолютно бесстрастным.
— Они уже были здесь, когда я въехал, — не оглядываясь бросил Кольцов, — и будут здесь, уверен, после меня. Негоже трогать то, что тебе не принадлежит.
Он подошел к двери и тихо, почти нежно постучал.
— Марьяна… — прошептал он, — Марьяшенька… Здесь… Я захожу, милая. Не бойся.
За дверью раздалась серия щелкающих давящихся звуков. Заскрипели половицы под тяжелыми шагами. Чей-то голос, тот самый голос, что слышал Андрей несколько дней тому, с усилием произнес:
— Все в порядке… — и следом, — …уходите…
Андрей почувствовал как разом вздыбились волоски на шее.
— Я захожу, — упрямо повторил Кольцов. Порывшись в кармане, он достал старый, ржавый ключ и, не без труда вставив его в замок, с силой повернул.
— Осторожно, — сказал Громов, — ты не знаешь, в какой фазе…
— Все я знаю! — закричал Кольцов, и что-то за дверью забулькало и зашлось надсадным кашлем, — это же Марьяна, Петя! Марьяна!!!
Он повернулся к Андрею:
— Вы хотели посмотреть, что скрывается за дверью Синей Бороды, верно, Андрюша? Подходите ближе, не стесняйтесь! Это шоу бесплатно!
Андрей вдруг решил, что ему совершенно незачем глядеть. Дрожа под взглядами давно умерших людей на фотографиях, он испытал большое желание незамедлительно уйти, уйти из дома Кольцова куда глаза глядят. Быть может…
В этот момент Кольцов широко распахнул дверь и отошел прочь.
— Идите же! — прошипел он.
Андрей сделал несколько шагов вперед и, оказавшись прямо напротив дверного проема, заглянул внутрь.
Комната, когда-то оклеенная желтыми обоями, была абсолютно свободна от мебели, грудой ломаной древесины гниющей в углу. Лишь полосатый, в пятнах, тюфяк в углу, что, должно быть, служил кроватью для того, что… для…
Для того…
Он не сразу понял, что кричит. Кричит высоким, надтреснутым бабьим голосом. И крик, ужасный вопль отзывался равно как в его ушах, так и внутри, создавая чудовищное эхо, когтями раздирающее горло.
Во рту появился кислый, омерзительный привкус; он захлебнулся и с удушающим кашлем изверг из себя фонтан густой смрадной рвоты. Куски непереваренного омлета, жирные и блестящие от желудочного сока, дымились на его джинсах и ботинках, образовав лужу на полу под ногами. Но в этот момент рвота волновала его менее всего. Напротив, она была…спасительной и абсолютно естественной реакцией организма на увиденное. В противном случае он захлебнулся бы собственным криком и умер от омерзения не сходя с места.
Увиденное на железнодорожных путях раскаленным железом было выжжено в его голове. Ужасающие полусобаки-полутараканы с сосущими зевами круглых ртов были чудовищны, вызывали смертный, парализующий ужас, но это…
После он постарался вычеркнуть образ из памяти, как порой поступают солдаты, пройдя бойню войны. Как поступают родители, ставшие свидетелями гибели собственных детей.
Но тогда, стоя в луже собственной вонючей рвоты, он мог только не мигая смотреть. И стоял бы так, возможно, вечно, окаменев, подобно любопытной жене библейского Лота, если бы не Громов, оттащивший его от дверного проема. Тут же Кольцов поспешно, внимательно глядя себе под ноги, захлопнул дверь и лихорадочно запер на засов. Все это время Андрей таращился на фотографию молодой матери, крепко прижимающей к себе завернутого в пеленки ребенка, уснувшего крепко… Навеки…
— Все… в порядке… — граммофонно неслось из-за двери, — у-уходите… Все… в порядке… У-уходите. Все… в порядке…
5
— Ну что? — с ненавистью процедил Кольцов, — вы удовлетворены? Вы… верите? Или, по-вашему, все это спецэффекты, специально для вас срежиссированные? Чести много! — выплюнул он, — чести! Много!
Он разрыдался, по-детски спрятав лицо в ладонях.
Громов, оставив Андрея одного, подошел к приятелю и неловко обнял его за плечи.
— Ну… ну… — деревянно шептал он, — так надо… Ты же и для нее стараешься, Юрка! Для всех нас!
— Что… это? — Андрей чувствовал себя пьяным и оглушенным. Во рту стоял кислый металлический привкус. Не совсем отдавая себе отчет в своих действиях, он сплюнул, автоматически отметив, что слюна окрасилась в алый — видимо, в крике он прикусил язык.
— Это? — с какой-то идиотской улыбкой ответил Кольцов и указал на дверь. — Это моя дочь.
