– Его поймал Коровин.
– А раз Коровина спасти не удалось, вчера Артем пошел спасать Петра Петровича. А заодно хотел узнать про своего отца, князя Соколинского. Но Гурко не пустил Пузырева на порог, однако Артем каким-то образом почувствовал, что князю Соколинскому нужна помощь. Чем это закончилось, вам известно.
– Еще один вопрос. Не знаете, откуда у того больного, из клиники Усольцева…
– Его фамилия Оглоблин.
– Откуда у Оглоблина набросок Врубеля к шестикрылому серафиму?
– Артем ему отдал. Пришел в лечебницу проведать, хотел поговорить о матушке, но Оглоблин говорил исключительно о шестикрылом серафиме. На следующий день Артем привез набросок и подарил несчастному.
– Ну что ж, спасибо за откровенность. Вы, Элла, и в самом деле оказали мне огромную услугу.
– Рада была помочь.
– Скажите, вы в фильме не желаете сняться?
– Один раз вы мне уже предлагали…
– На этот раз всерьез. Роль интересная и необычная – я предлагаю вам сыграть саму себя.
– Нет уж, благодарю, хватит с меня ролей! И вам пора заканчивать со съемками. Вы, господин фон Бекк, слишком увлеклись кинематографом. Так увлеклись, что перепутали фильму с жизнью. Признайтесь честно, ведь вы заранее решили, что преступник – Артем? И под эту версию притягивали факты. И, если бы Пузырев не погиб, сгноили бы парня в тюрьме. И все ради чего? Ради эффектного сценариуса. Ваше кино – сплошная ложь.
– А вы своей вины в случившемся с Пузыревым совсем не чувствуете?
– Может, и чувствую, какое ваше дело? – огрызнулась гимнастка.
Скрипнула, приоткрывшись, дверь, но собеседники в пылу полемики этого не заметили. Герман улыбнулся и, смягчая голос, проговорил:
– И все-таки подумайте над моим предложением.
– Спасибо, нет, – твердо стояла на своем Элла. – Все надоело, хочу покоя.
– И чем же думаете жить?
– Продам бриллианты – подарки Гурко и отправлюсь в Италию. Можете себе представить – я, Элла Ковалли, ни разу не была в Италии! Вы там бывали?
– И в Риме, и в Венеции.
– В Венеции, говорят, дома стоят прямо в воде, и все плавают на гондолах. Я мечтаю купить себе домик у воды и стану каждое утро выходить на террасу, пить кофе и пускать по воде фиалки.
– А как же цирк? Как же ваш брат?
– Я слишком долго оберегала Эжена, платила по его долгам и устраивала судьбу. Я устала и хочу пожить для себя.
– Ну что же, счастья вам, мадемуазель Ковалли. Прощайте.
Герман поднялся и, не оглядываясь, вышел из гримерной.
В управлении оформляли дело о двойном убийстве в доме издателя Гурко. Тягостный опрос слуг ничего нового не дал. Слуги повторяли одно и то же – князь Соколовский неизменно находился взаперти, Петр Петрович никого к нему не допускал, и прислугу удивило, когда в окно к князю Владимиру Андреевичу проник юноша Пузырев. Показания записывал агент Кабельдин. Чурилин и фон Бекк пили за шкафом чай с баранками. За чаем Герман поведал об откровениях циркачки.
– В одном она права, глаз у вас, дорогой вы мой, как говорится, замылился, – согласился сыщик.
– Может, и так, не знаю, – пожал плечами Герман.
Каждый взял по баранке и углубился в свои мысли. Чтобы как-то скрасить тягостное молчание, фон Бекк проговорил:
– Как поживает кухарка?
– Прохода не дает, – хмуро поделился Чурилин. – Я провел небольшое расследование и выяснил, что девица ходила к гадалке и та нагадала, будто бы через меня Прасковья обретет свое счастье. Ну Прасковья и старается. Это какой-то кошмар. Хоть бегом из дома беги.
– Н-да, ситуация. Хотите, подвезу вас домой?
– Даже не знаю, удобно ли…
– Еще как удобно.
У дома Чурилина прохаживался дворник и стояла, широкой спиной прижавшись к стене, дородная румяная девка, невероятно похожая на Конкордию. От неожиданности фон Бекк даже зажмурился. Но, открыв глаза, снова убедился в поразительном сходстве девицы с беглой возлюбленной. Это меняло все. Донат Ветров с нетерпением ждал начала съемок, но поступок Конкордии лишал кинофабрику возможности к ним приступить. В голове фон Бекка тут же возник план. Заметив Чурилина, сдобная красавица сделала шаг вперед и зарделась.
– Доброго здоровьичка, Василий Степанович, – стыдливо потупив глаза и прикрыв рот углом посадского платочка, напевно проговорила она. – Я шанежек спекла, сей же час занесу.
– Благодарю, Прасковья Макаровна, не стоит затрудняться, – буркнул Чурилин.
– Нет, отчего же, пускай занесет, – выбираясь из-за руля, разрешил фон Бекк.
– Можно? Да? – обрадовалась дева.
И неспешно поплыла к черному ходу.
– Это еще зачем? Что вы раскомандовались? – насупился Чурилин.
– Прошу вас, Василий Степанович! Только не мешайте мне, и я, клянусь, навсегда избавлю вас от притязаний этой особы.
– Что-то не верится.
– И все-таки я попробую.
Поднявшись на свой этаж, Чурилин распахнул дверь квартиры и сделал приглашающий жест. Фон Бекк прошел в гостиную и уселся за рояль. Откинув крышку, взял несколько звучных аккордов, и, когда стукнула входная дверь и запахло выпечкой, обернулся и, глядя на вошедшую кухарку, проговорил:
– Прасковья Макаровна, только вы можете меня спасти.
– А Василий Степанович где? – тревожно огляделась девица.
Чурилин пережидал в спальне, не решаясь показываться кухарке на глаза, но говорить об этом не стоило, и Герман с напором продолжил:
– Дело в том, что я снимаю фильмы.
– Василий Степанович…
– Вот, послушайте. Фильма называется «Любовь и гильотина». Париж, середина прошлого века. Во Франции витают революционные настроения. Повсюду шныряют ищейки, разыскивают инакомыслящих и, обнаружив, отправляют на гильотину. Красавица кухарка влюблена в богача барона. У барона есть жена, которая не чает в нем души, но барон увлекся кухаркой и стал с ней тайно жить.
Глаза Прасковьи заинтересованно блеснули, а фон Бекк продолжал развивать успех:
– Кухарка придумала донести на баронессу, чтобы занять ее место, ибо любовник уверяет, что, если бы не супруга, он сделал бы кухарку своей женой. Ночью баронессу забирают в крепость, а утром гильотина перерубает ее нежные шейные позвонки. Кухарка ликует – вот она, вожделенная свобода для ее возлюбленного! На следующий день барон женится на соседке графине. В ночь свадьбы кухарка закалывает на брачном ложе коварного обманщика и его новоявленную жену, после чего вонзает окровавленный нож себе прямо в сердце. Ну как, Прасковья Макаровна? Сыграете кухарку? Что с вами? Вы плачете?
