Тем временем ротмистр Шалевич уже обшаривал карманы трупа. В руках Болеслава Артуровича оказались несвежий платок, вечное перо, пустой бумажник, несколько мелких монет и видавший виды паспорт. Ротмистр передал документ начальству, и следователь, взяв книжицу в руки, неторопливо раскрыл ее. На первой странице под двуглавым российским орлом, как и положено, имелась надпись «Паспортная книжка». Ниже от руки было написано: «Безсрочная». Еще ниже – «выдана приставом Таганского участка Москвы тысяча девятьсот шестого года августа месяца первого дня Савве Ивановичу Мамонтову».
– Во как! Никакой это не Яхонтов, а бывший миллионщик Мамонтов! – крякнул от удивления заглянувший Чурилину через плечо ротмистр, в то время как фон Бекк не прекращал вести киносъемку.
– Да нет же, какой там Мамонтов! – замахал руками коммивояжер. – Это Казик Яхонтов, даю вам честное благородное слово!
– А может ты, каналья, планируешь ввести людей в заблуждение, – рявкнул околоточный надзиратель, чувствующий свою личную ответственность за охраняемый труп перед следователями из Сыскного.
– Да нет, господин урядник, зачем бы мне… Что вы такое говорите, – забормотал испуганный Рубинчик.
Фон Бекк приблизил камеру к самому лицу покойного, пару минут крутил ручку, снимая, а затем, остановив мотор, проговорил:
– Это, конечно же, не Савва Иванович. Готов присягнуть на Библии.
– Вы что же, лично знакомы с Мамонтовым?
– Мы некоторым образом коллеги, – усмехнулся фон Бекк. – Мамонтов проложил железную дорогу на север, а мы, фон Бекки, – на юг.
По залитой солнцем аллее спешили двое с небольшими чемоданами – врач и эксперт-криминалист. Чуть в отдалении шагали два младших полицейских чина со сложенными брезентовыми носилками.
– Н-да, так-то, мои хорошие, – сухо проговорил Чурилин. – Сейчас нам озвучат причину смерти Казимира Яхонтова, имеющего в кармане паспортную книжку на имя Саввы Мамонтова.
Подоспевший доктор ничего нового не сказал. Низко склонившись над телом, внимательно, сантиметр за сантиметром, осмотрел его, особенное внимание уделив шее, и, выпрямившись, глухо проговорил:
– Задушен собственным галстуком в промежутке между тремя и пятью часами ночи. Точнее смогу сказать после вскрытия.
Эксперт-криминалист изучил прилегающие окрестности и, собрав какие-то обрывки, окурки и фантики в аккуратные бумажные кулечки, безразлично курил, глядя, как служивые укладывают мертвое тело на носилки. Под руководством доктора носилки понесли к дожидавшемуся на улице казенному экипажу, готовому проследовать на Божедомку в полицейский морг. Покинули аллею околоточный и эксперт, и только следователь Чурилин все никак не мог принять решение, куда ему ехать.
– Знаете что, ротмистр? – наконец обернулся он к Шалевичу. – Отвезите-ка вы нашего свидетеля в управление и допросите так, как умеете только вы. А мы с Германом Леонидовичем наведаемся к Мамонтову. Хочется увидеть Савву Ивановича и спросить, как его документы могли попасть к покойному.
– Это что же, вы без меня поедете? – изумился ротмистр.
Он выглядел расстроенным настолько, что даже всегда оптимистично подкрученные усы его поникли, как сломленные бурей молодые побеги бамбука.
– Заметьте, мы поедем на извозчике, – урезонивал подчиненного Чурилин. – А в ваше полное распоряжение предоставляем автомобиль.
– Я категорически не согласен! – не поддался соблазну ротмистр. – Да вы и не сможете обойтись без меня! Вы знаете о трагической судьбе Мамонтова исключительно из газет, а я, так сказать, осведомлен из первых рук.
– Любопытно, и кто же ваш осведомитель?
– Буквально на днях я имел приятную беседу с бутафором мамонтовской частной оперы господином Щетининым. В номерах «Забвенье» собралась приличная компания, перекинулись по маленькой, там я бутафору и был представлен. Много интересного господин Щетинин мне порассказал о Савве Ивановиче.
– И что же вы, любезный, предлагаете?
– Поедем на авто. Сперва завезем в управление свидетеля, а потом уже двинемся к Мамонтову. По дороге я выложу все, что мне известно о московском Медичи.
– Ну что же, будь по-вашему, – не стал упрямиться Чурилин.
И, пропустив вперед коммивояжера и ротмистра, принял фон Бекка под локоток и увлек по аллее к оживленно бурлящей улице.
Авто с тремя сыщиками свернуло с Бульварного кольца и устремилось в сторону Бутырского вала.
– Обидно за Мамонтова, – чуть слышно протянул фон Бекк.
– Вот я и говорю, – оживился ротмистр. – Выселили Савву Ивановича из особняка на Садовой-Спасской, и теперь Савва Великолепный без былого шика и привычной роскоши обитает в доме своей дочери на хуторе в Бутырках. А все из-за того, что Витте навязал ему в аренду Невский механический завод, совершенно разоренный. А взамен обещал патенты на строительство новых железных дорог. До сих пор не понимаю, зачем успешный промышленник пошел на провальную сделку?
– А я понимаю, – сухо откликнулся фон Бекк. – Савва Иванович думал все сделать по уму. Чтобы все было в одних руках: и дороги, и поезда для них.
– Ну да, конечно, – ехидно подмигнул шофер. – Тогда бы и появились деньги для самого главного – для меценатства и для театра. Мне бутафор Щетинин говорил, что Мамонтов всегда мечтал поставить такую оперу, чтобы позавидовали актеры императорских театров. И, как мы с вами знаем, исполнил свой замысел. Денег на все не хватало, он и выкручивался. Занимал сам у себя. То в заводской кассе возьмет, то в железнодорожной. Хорош, нечего сказать.
– Да не так все было, – отмахнулся Чурилин. И монотонно затянул: – После строительства части Северной дороги от Архангельска до Вологды Мамонтов получил от государства подряд на прокладку путей на Вятку. Но денег выделять ему не спешили, и Савва Иванович взял нужную сумму сам у себя, рассчитывая, получив кредит, вложить недостающие деньги в кассу. И в этот самый момент нагрянула ревизия. Постановление на арест, обыск, описанное имущество, пять месяцев в Бутырке. И только речь знаменитого Плевако заставила присяжных впервые в истории юриспруденции вынести оправдательный приговор, который гласил: виновен, но полностью оправдан. К тому моменту как он вышел из тюрьмы вся его богатейшая коллекция живописи была распродана. Железная дорога, должно быть, согласно заранее продуманному плану, отошла в государственную собственность, а часть акций досталась другим состоятельным предпринимателям по символическим ценам. В частности, родственникам Витте.
– Все верно, – подхватил фон Бекк. – А из описанного за долги особняка на Садовой-Спасской Савва Иванович переехал вот сюда, в эту крохотную гончарную мастерскую за Бутырскую заставу, пытаясь сделать из нее керамический завод. Как будто знал, еще в середине девяностых прикупил у Савеловской железной дороги несколько земельных участков между Бутырским проездом и Ямским полем. Землю купил на имя дочери, а строительство керамического завода велось под эгидой Ярославской железной дороги, которую он тогда возглавлял.
