Виктор вспомнил застенчивую улыбку на бледных губах, смущенный, как будто бы искоса, взгляд, мягкие Сонины волосы, мешающие целоваться, и тихо проговорил:
– Не волнуйся, Борь, я за нее горой. Ты знаешь.
– Спасибо, Вить, – сорвавшимся голосом выдохнул Карлинский. И, помолчав, сдавленно добавил: – Помни, Витюш, я очень на тебя рассчитываю.
– А ведь Лада Белоцерковская не так проста, – вдруг обронил Виктор. – Мне Соня рассказывала, что Лада Валерьевна предупреждала ее насчет тебя.
– В смысле – предупреждала? – насторожился Карлинский.
– Уверяла, что неспроста ты под своим крылом нас всех собираешь. Видится Ладе в этом какой-то подвох.
– А ты что об этом думаешь? – В голосе Бориса звучала тревога.
– Да ерунда какая-то, – ободряюще улыбнулся следователь Цой. – Зачем тебе?
– Вот-вот. Все это ее смешные фантазии, – потрепал приятеля по плечу Борис. – Мало ли что взбредет в голову взбалмошной дамочке. Неудачница, никчемный специалист, скучает в тени авторитетного мужа. Игорь Залесский – признанный авторитет, куда ей с ним тягаться. Вот и придумывает от скуки всякую чушь.
Вошла Вера Донатовна, внесла горячий чайник. Засиживаться не стали и, выпив по чашке чая, разошлись по своим комнатам. Все находились под впечатлением от последних событий, но больше всего несчастье с Соней потрясло следователя Цоя. И еще Вика до глубины души тронуло, что не он один придумал себе имя, вдохновившись комиксом
[3]. Еще и французский художник Блек ле Ра. И у такого славного парня украсть идею? Да Шестикрылый не просто поплатится, он землю станет жрать, вымаливая прощение у француза. А если Шестикрылый и приятеля Сони убил! Не будет ему пощады. Он сам, следователь прокуратуры Виктор Цой, лично проследит, чтобы негодяй понес заслуженное наказание. Пусть даже придется умереть, он готов. Только бы не дать преступнику уйти от возмездия. Всю ночь Вик ворочался без сна и заснул только под утро с тревожной мыслью о гнусности человеческой сути.
И проснулся с той же мыслью. Кто-то убил Пашу Петрова, а Соня отдувается. И он, следователь Цой, не оставит этого так. Он во что бы то ни стало изобличит и накажет негодяя. Вик вылез из теплой постели и вышел в коридор. В ванной плескался Борис, Вера Донатовна гремела на кухне посудой. По квартире полз дивный аромат свежеиспеченных ванильных сырников. Старушка уже давно не готовила исключительно яйца вкрутую, разнообразя утренний рацион деликатесами. На столе перед мужчинами появлялись то запеканки, то оладушки. Но вот кофе остался прежним – цветом, вкусом и консистенцией напоминающим нефть. Ели в молчании. И только по окончании трапезы Карлинский заговорил.
– Ты сейчас куда? – сыто отдуваясь, откидываясь на спинку стула и закуривая, взглянул он на Вика.
– Я, Борь, в прокуратуру.
– А я в больницу на улицу Восьмого Марта. Хочу расспросить сторожа, о котором вчера упоминал.
– Дело хорошее, – налегая на сырники, согласился Вик. И, жуя, попросил: – Держи меня в курсе.
– Может, поедешь со мной? – деловито предложил Борис. – Твое присутствие придаст визиту вес.
– Можно и поехать, раз я такой весомый.
Доктор Карлинский поднялся из-за стола и слегка поклонился сидевшей напротив старушке:
– Вера Донатовна, а вам особая благодарность за превосходный завтрак.
– Борис Георгиевич, вам в самом деле понравилось? – зарделась соседка.
– Каждое утро готов есть ваши сырники.
Высокий и плотный врач-психиатр улыбнулся собеседнице, сдернул с шеи салфетку, промокнул узкие твердые губы, потуже затянул пояс стеганого халата и пошел к себе. Вышел через пару минут, облаченный в уличный костюм – свободные брюки кремового оттенка и белую широкую рубашку, пошитую из экологического материала, напоминающего мешковину. Летние туфли, ремень на брюках и даже кожаный ремешок на часах были подобраны в тон. Все вместе ему невероятно шло и делало из доктора Карлинского элегантного франта. С его появлением в коридоре на всю квартиру запахло парфюмом «Эгоист». Вик протяжно вздохнул и тоже отправился к себе – натягивать мятую синюю прокурорскую форму.
Борис вышел на улицу и уселся за руль спортивной машинки, в которую поместился с заметным трудом. Когда он покупал это авто, подобной проблемы не возникало, из чего он сделал вывод, что за последний год отнюдь не постройнел. Да и с чего стройнеть? Он так загружен везде, где только можно, что времени на спорт ну совершенно не остается. Консультации в Институте Сербского – дело святое. Преподавание в институте – само собой. Ну и картишки, чтобы душой отдохнуть и мозгом расслабиться. И про девиц забывать не стоит. Куда же без них, без девиц? Ну и какой уж тут спорт? Когда им заниматься?
Борис кинул ревнивый взгляд на усаживающегося в его машину Виктора. Вот кто ест и не толстеет. Как говорится, не в коня корм. Тощий, как велосипед, но Цою идет. И очки его совершенно не портят. Всю дорогу эти мысли крутились у Карлинского в голове. До самой улицы Восьмого Марта. Пока живот задевал за руль и мешал управлять автомобилем. Но стоило затормозить перед сказочными, выполненными в виде теремка воротами, дождаться, когда они распахнутся, и въехать на территорию больницы, как настроение сразу переменилось.
Вспомнилась Борису молодость – ну как молодость? Лет десять назад дело было. В издательстве «Наука» готовилась к выпуску монография некоего доктора Карпова, врача-психиатра начала двадцатого века, опекавшего Михаила Врубеля в клинике Усольцева. Клиника славилась тем, что создавала санаторные условия для уставших от пьянства людей искусства, и, несомненно, за такими пациентами было небезынтересно наблюдать. Доктор Карпов был пытлив и создал изрядный труд на тему «гений и безумие». И даже классифицировал виды творчества, характерные для тех или иных психических расстройств.
Тема была любопытная, и, когда позвонили из издательства и предложили написать вступительную статью, молодой еще тогда профессор Карлинский с увлечением взялся за дело. Само собой, понадобились архивы лечебницы Усольцева, ныне именуемой психиатрической больницей имени Восьмого марта. Ну и приехал Борис к главврачу с челобитной – так, мол, и так, доктор Гальперина, дозвольте у вас в загашниках порыться.
Анастасия Львовна Гальперина, дама красивая и в самом соку, оказалась вполне себе ничего. Уточнила, по какому он поводу прибыл, попросила недельку на то, чтобы разгрести в архиве завалы, а потом уже обещала допустить до архивных бумаг. И не смог Карлинский удержаться, приударил за главврачом. Будто затмение нашло, даже жениться подумывал. Торчал на территории больницы, можно сказать, с раннего утра до поздней ночи. Тогда-то и услышал от старика-сторожа про шестикрылого серафима.
Анастасия Львовна архив разобрала, запустила туда Карлинского, и молодой профессор нашел все, что искал. После чего и откланялся. Как-то так само собой получилось, что больше нечего ему там стало делать. Приезжать в больницу перестал, занимался своими делами. Одно цеплялось за другое, все нужно было успеть и ни на что не хватало времени. Ну и бросил он Анастасию. Некоторое время она еще надеялась. Звонила, писала. А потом внесла номер бывшего кавалера в черный список и не отвечала на звонки даже в Новый год. И вот теперь Борис шел к Гальпериной, совершенно не представляя, какой прием его ожидает. И для уверенности прихватил с собой Витюшу.
