– Вечно со мной что-то случается!
ГЛАВА 10
И если раньше поток жизни был похож на волны тихой речушки, стремящейся к бескрайнему синему морю, то теперь это был мутный водопад сточной канавы, безудержно несущий обломки, осколки разрушенного мира. Этот поток прибил Веронику к «точке» в дверях Сенного рынка, где она стояла в любой день, в любую погоду, смертельно уставала, получала смешные даже для провинции деньги, простужалась, болела и мучалась общим несовершенством мира. Кто ее заставлял? – спросите вы меня. Почему она, имея за плечами пусть малопригодное в наше время, но все же высшее филологическое образование, стояла на рынке, почему не нашла себе другой работы? Вера думала об этом. Даже покупала газеты «Работа» и «Карьера». Читала объявления: «В редакцию телеканала требуется журналист». «Издательство примет на работу корректора». Назначались собеседования, предлагалось отправить резюме факсом и электронной почтой, написать конкурсное задание. И сразу возникали вопросы: а если не справлюсь? Не пройду конкурс? Откуда у меня факс? А электронная почта? И как писать резюме? Разумеется, все эти вопросы могли быть решены, если бы не страх, противный, липкий страх, заполняющий беспомощную, растерянную, одинокую Вероникину душу. Она слишком рано осталась одна в этом мире, она потеряла мать, потеряла сестру и сама, сама отказалась от отца, и теперь боялась лишиться и самой жалкой участи рыночной торговки.
В августе прекратил свое существование журнал «Станислав», в сентябре Вера работала в магазине «Все для ванной», а с первых чисел октября – каждое утро вставала на голос китаянки, живущей в дрянном будильнике, и ехала на рынок, к «своему» лотку. Сквозняк, толчея, холод, раздраженные лица людей... Но этот день должен был стать для нее особенным – ведь во сне она видела реку и тихо скользящую по неподвижной глади лодочку, а в лодке – себя. И звезды светили с неба, а одна сорвалась и упала к ней в лодку. Дно лодки на секунду осветилось бледно-голубым сиянием, так что стали видны черные, прогнившие, залитые водой доски. И тут же все накрыл тяжелый, молочно-белый туман, только на берегу вспыхивал далекий костерок.
Этот день должен был стать особенным – ведь звезда упала к ней в лодочку! И на месте Вере не стоялось, и обедать не хотелось, и вообще – скоро весна! Вот уже почти январь, забытый месяц февраль пролетит незаметно, а там март, звенящая капель с крыш, обалдевшие от тепла голуби будут купаться в лужах, и Вера купит озерно-голубую кожаную курточку – к глазам. Нужно будет, кстати, скинуть килограммов пять, а старенькие весы последние два месяца удивленно кряхтят и машут стрелкой между цифрами 67 и 68, а это при Вероникином скромном росте выглядит настоящей катастрофой. Заодно и деньги на куртку сэкономятся... А вот про Новый год не надо думать, ей негде и не с кем его встречать. Не для кого наряжаться, незачем наряжать елку... Скорее всего, в новогоднюю ночь она откупорит бутылку вина (штопором пользоваться не умеет, так что просто расковыряет пробку ножом, а потом процедит вино через ситечко), красиво разложит на старинном блюде фрукты, посмотрит какой-нибудь концерт, а когда за окном захлопают фейерверки – ляжет спать. Не нужно ей этой чужой радости, ничего не нужно. Она будет ждать весны. Но сегодня должно, должно что-то хорошее случиться!
Устоять на месте было невозможно, и Вероника попросила соседку, характерную старушку Тамару Тимофеевну, десять минут последить за лотком, а сама направилась в рынок.
В центре рынка, в сердце рынка, был фонтан. Трогательный замысел романтика-архитектора, ухитрившегося в период торжествующего конструктивизма придумать и установить две бронзовые фигуры в духе Возрождения. Пышнотелые селянки, задумчивая с кувшином и веселая – с корзиной. Из задумчивого кувшина точилась в небольшой бассейн тонкая струйка воды. Под ней летом мыли руки и фрукты, зимой вода становилась безработной и свободной. Бортики бассейна занимали старушки, торгующие всякой мелочью – пакетами, синтетическими самовязаными мочалками диких расцветок, пушистыми варежками и носками. Вера иногда, когда становилось совсем невмоготу, подходила к фонтану, подставляла руки под серебристую струйку, наслаждалась острым, живым холодком, пронизывающим ладони, и неслышно шептала – просьбы, упреки, жалобы.
Но сегодня и вода текла поживее, и Вероника не тосковала.
– Я часто вспоминаю о нем. Не о Куприянове, нет. Я испорченная? Просто он сильно обидел меня, и эта обида перечеркнула все хорошее, что когда-то проскользнуло между нами. Я думаю о том человеке, с которым так нечаянно свела меня судьба на «Иволге» – и так нелепо разлучила. На следующий день после встречи я несколько раз проходила мимо его домика, но на двери висел огромный замок, а потом въехало шумное семейство с двумя рыжими сеттерами...
– Я видела. Я отражала его. Он уехал утром того дня. Рано, рано утром. И он приходил, чтобы посмотреть на твой дом. Но ты спала.
– Правда? Я не знала. А когда уезжала – странно и таинственно на меня посмотрела красивая хозяйка «Иволги», и я подумала – вдруг он что-то мне оставил? Но спросить не решилась...
– Напрасно. Он действительно оставил той женщине записку для тебя. Но просил отдать ее только в том случае, если ты спросишь о нем. Ты не спросила...
– Я не спросила. А теперь не знаю, увижу ли его еще когда-нибудь.
– Тебе бы этого хотелось?
– Очень!
– Тогда просто оглянись.
И Вера оглянулась. Медленно, как во сне, медленно, как под водой, и так же не стало ни выдоха, ни вдоха, ни капли воздуха не осталось в тягучем пространстве вокруг нее, и все вокруг залилось медово-янтарным светом... В редкой толпе шел прямо на нее, в черном пальто, с нелепым красно-клетчатым шарфом на шее – Алексей.
Проклятая робость, стыд за свой внешний вид, за старые сапоги, за жуткий сине-зеленый пуховик, за «модную» шапку-ушанку, съехавшую на затылок, помешали бы ей окликнуть его. Если бы он ее не узнал. Испуганного ребенка в каменноликой толпе, плохо одетого, потерянного, беспризорного, – но как вьются пепельные кудряшки на висках, как ясно и распахнуто смотрят голубые глаза, как скорбно сжаты нежные, бледные губы – он помнил и нежность их, и мятный привкус, и теплоту, и трепет.
– Вера!
Как она потрясенно смотрит... Не узнала? Забыла? Или он напрасно окликнул ее, своим летяще-счастливым голосом прилюдно выдав связавшую их летнюю тайну?
– Алексей? А я вот... Тут...
Она помнит его, помнит его имя и стыдится, стыдится, суетливо поправляет шапку, прячет в карман засаленные перчатки с отрезанными пальцами, а из-под куртки торчит треугольный хвостик – конец обвязанного вокруг поясницы шерстяного платка. Неужели торгует тут, на рынке? Как она угодила сюда, такая маленькая, беззащитная?
Они заговорили хором. Прорвало.
– А я тебя искала, приходила...
– А я оставил телефон в... пансионате, все ждал твоего звонка... И думал все время...
