– Ты… Ты как здесь?
– Я живу здесь, Леня. Уже давно.
– И я.
– Я знаю.
– Откуда?
– Ты же у нас фигура известная.
– А-а, да, конечно. Но почему ты меня раньше не нашла?
– Как ты себе это представляешь? – насмешливо осведомилась Нина, и он снова почувствовал себя мальчишкой, долговязым и неловким рядом с ней.
– Ты не торопишься? То есть, я хотел сказать, ты не могла бы со мной пообедать?
– Дай подумать. – Она задумалась, покусывая нижнюю губу, и через секунду откликнулась: – Все, подумала. Пообедать можно.
– А поужинать? – спросил он так жалобно, что она засмеялась.
– Там посмотрим.
На что она собиралась смотреть, он так и не понял. Но они провели вместе целый день, а вечером она, извинившись, уединилась и долго звонила кому-то по телефону и посмеивалась, как девчонка, а он ревниво спросил, когда она вернулась:
– С кем это ты?
– У меня племянник живет. Анечкин сын. Пришлось предупредить его, что тетка тоже в ночное ушла.
Почему «тоже»?
– Потому что он последнее время не любит ночевать дома. Встретил девушку, и, знаешь…
Нина еще что-то говорила, но он не слушал, только смотрел, как движутся ее яркие без помады губы, а потом он не выдержал, и схватил ее как-то очень неловко, под мышки, и потащил на себя, к себе на грудь, где ей было, по его разумению, самое место! Она не оттолкнула его, она ждала этого и незаметно помогала ему, и все было так ясно, так просто, как только и должно быть.
А потом они спали вместе, в одной постели, и за окнами гудел поднявшийся к ночи ветер, и Нина закидывала на него горячую, гладкую ногу, а он не выпускал ее из объятий – стерег ее сон, да к тому же боялся захрапеть, но не выдержал и заснул, думая, что прошлая ночь и нынешняя отличаются друг от друга, как ад и рай, а последующие ночи могут быть еще лучше!
Для него было ясно, что эта встреча должна изменить их жизнь – ведь недаром они оба свободны, недаром за все прошедшие годы так и не нашли себе пары! Но Нина, может быть, думала иначе? Недаром утром она так бесстрастно собиралась, так отстраненно пила кофе и улыбалась вежливо. Вежливо – и только. Шортману не могло прийти в голову, что Нина просто чувствует себя неловко в его хоромах на правах одноразовой подружки, что ей нестерпимо хочется уйти и что брюки у нее оказались непоправимо забрызганы сзади, и на носочке, на большом пальце, сияет невесть откуда взявшаяся дырочка, еще вчера ее не было!
– Я не храпел ночью? – решился все же он.
– А я? – спросила она, и Леонид снова удивился тому, что жил без нее все эти годы.
Все же Леонид почувствовал ее беспокойство и раздражительность, заметные сквозь изысканную насмешливость, и отпустил ее душеньку на покаяние, передав на руки Роме. Роме поручалось довезти Нину Алексеевну, куда она скажет, а Шортман тем временем решил приняться за дела. Поездка на Волгу, разумеется, отменялась. Он твердо решил бороться за Нину, но, убей бог, не знал, как это делается. Забыл. А может, и не умел никогда? И, покумекав, решил он сделать Нине подарок – хороший подарок. Таким образом, соображал он, она сразу поймет серьезность его намерений. Так люди делают, он видел.
Снова шел дождь, и капли бриллиантов на витрине ювелирного магазина казались каплями дождя, а улыбки продавщиц – бриллиантами. Леонид присмотрел пару вещиц, каждая из которых казалась ему достойной Нины. Жаль только, что вкус у Шортмана был своеобразный… Кольцо, выбранное им, было похоже на разноцветную мозоль, да и к браслету у ценителей прекрасного нашлись бы претензии. Надо отдать Леониду должное, он сам чувствовал это, потому и отвернулся от совсем уж ослепительных улыбок и стал звонить единственному консультанту, вкусу которого он доверял, – племяннице Адочке.
– Ты где? А-а, ясно. Сейчас подъеду.
И она подъехала быстрее, чем можно было ожидать, – за заплаканной витриной мелькнул ее черный блестящий плащик и бледное лицо.
– Ну и что тебя смущает? С чего ты вдруг решил воспользоваться моей консультацией? Раньше справлялся сам. Новый вариант?
Так они с давних пор именовали краткие увлечения Леонида.
– Совершенно особый вариант, – смущаясь, поведал Шортман. – И особая женщина.
– Да-а? – Ада вздернула бровь. – Тогда, может, ты бы дал ей выбрать самой?
– Не тот случай.
– Хорошо, приступим. Она блондинка, брюнетка?
– Не то и не то. Скорее такая… Светло-каштановая.
– Ага, шатенка. Поехали. Ты кольцо хотел? А размер знаешь? Вот то-то.
О, она знала и любила драгоценности! Жемчуг в ее гибких пальцах обретал первозданное сияние, словно оказывался вдруг в родной стихии, холодные камни наливались вдруг живым блеском, золото и платина горели, как расплавленные.
– Вот, взгляни.
Это был браслет из цветного золота: мягко переплетались полосы сочного оранжевого, бархатистого коричневого, глубокого лилового цветов.
– Красиво.
– Еще бы. Плати, и пойдем. Кажется, я заслужила кофе. Высокая шапка взбитых сливок медленно оседала, Ада с преувеличенным вниманием трогала ее ложечкой. Разговор не клеился. Шортман чувствовал себя неловко и уже проклинал эту затею – позвать племянницу помочь ему. Закралась в голову мысль, что девочке тоже нужно было подарить какую-нибудь безделушку.
– М-м-да, – невнятно промычал Леонид. – Как дела в твоем журнале, детка? Видел, кажется, в киоске свеженькую обложку. Хорошо смотрится.
– Отвратительно! – фыркнула прямо в сливки Ада. – Мой ответсек – дура! Она все делает не так, как надо.
– Уволь эту, возьми другую, – ляпнул не подумав Шортман.
– Только мне и дела! – дернула плечами Ада. – Так что, у тебя новая девочка? И как она? Хороша?
– Гмм, это не вполне девочка. Видишь ли, она моя ровесница.
– Ну? – Ада чуть не поперхнулась кофе. Откровенно говоря, она не знала, сколько дяде Лене лет. Но он старый, это точно. У него седина, и морщины, и вообще. – Ну, я рада за тебя. Тебе, наверное, с ней интересно.
– Я тебе не рассказывал этой истории. Видишь ли, мы… Ада слушала, полуприкрыв горящими веками горящие глаза.
Дело плохо.
Дело так плохо, как и представить было нельзя.
Вот уж пришла беда, откуда не ждали!
А ведь ей сразу не понравилось лицо дяди Лени. В нем появилось что-то новое, глупо-радостное. Он сегодня походил на большого нескладного щенка, у которого уши и лапы выросли раньше, чем он сам, который силится казаться взрослой и благонамеренной собакой, но, только покажи ему мячик или свистни, растеряет всю свою солидность, запрыгает, захлебнется счастливым лаем.
