– Галя, я… – сказал он и осекся. Он совсем забыл!
Забыл сказать ей, что женится. Вообще как-то запамятовал о том, что она у него есть. Так привык, что перестал замечать.
– Галь, я женюсь.
Она прижала к груди поварешку. Колени у нее подогнулись, Галина села прямо на пол и заплакала.
– Ну, чего ты… Ну, брось!
– О-ой, Вадик! А я-то как же?
– Чего ж ты, – пожал плечами Акатов. Он действительно пока не понимал сути претензий. – Здоровая молодая девка, ко мне никаким местом не приросла. Найдешь себе еще, и получше меня. Так?
– Так, – некрасиво, по-деревенски хлюпая носом, согласилась Галочка. – Только я думала…
– Ну, это уж твое дело, чего ты там себе думала! А я тебе ничего не обещал, и о любви между нами разговору не было.
– О-ой, Вадик!
– Да не вой ты! Галь, я ж тебя не выгоняю на улицу. Я у жены буду жить. А ты оставайся. Доучишься, поедешь обратно в свой этот, как его… Живи пока.
– Вадик…
– Да перестань меня так называть!
– Вадик, у меня ребеночек будет.
– Ребе… Чего-о? Как же это вышло?
– Я не зна-а-аю, Ва-а-дик!
И снова ревет, разливается.
Да, вот это была новость так новость. Вадим сел на корточки рядом с Галиной.
– Срок у тебя какой? Может, ты ошиблась? Ты у врача-то хоть была, деревня?
– Не была пока, нет…
– Так пойди, пока не поздно! Сделай там чего надо, я тебе денег дам.
Тут она взвыла так, что у Вадима заложило уши.
– Да ты что орешь-то? С ума сошла?
– Я бою-юсь! И ребеночка жалко!
– Ну вот, жалко ей. А куда ты денешься с ним, а? Тебе доучиваться нужно, а потом тебя с маленьким ребенком ни на какую работу не возьмут. Всю жизнь себе поломаешь, дурында! Этого хочешь?
Она отчаянно замотала головой.
– Вот так вот. Ну, утри глаза и высморкайся. Пошли, покормишь меня. Что варила на обед?
– Суп… с фрикадельками…
– Давай сюда свои фрикадельки несчастные…
– Спасибо тебе, – сказала Галя, когда Вадим не без удовольствия дохлебал суп. Ничего такой, наваристый.
– Да тебе спасибо!
– Нет, ты не так понял. Спасибо, что на улицу не гонишь.
– Ну что ты, – благородно покивал Акатов. – Я ж не изверг какой. Оставайся, живи сколько хочешь. Но если собираешься рожать, то лучше уезжай сразу. Галина, у меня теперь семья. И я не смогу…
Он дал Гале денег и позабыл о ней снова, как забывал все время до этого.
Сыграли свадьбу, и Вадим переехал к жене – таково было условие Риммы. Ей не хотелось выпускать Анечку из родительского гнезда.
– Если появится маленький, девочке будет трудно учиться, – пояснила она свою позицию.
Не вполне понятно, чем она могла помогать дочери, если сама с утра до вечера, а иной раз и с вечера до утра пропадала в своем институте, приходила хмурая от усталости и сразу валилась спать. На самом деле она просто боялась остаться на старости лет одна, Акатов это понимал, но возражать не стал. Себе дороже.
Анна действительно сразу забеременела. Вот странно, – узнав о том, что Галочка «в положении», Вадим ощутил только брезгливость, а теперь был даже, кажется, счастлив. Жена переносила свое положение тяжело, что-то у нее в нутре было не в порядке. Однажды утром она откинула одеяло и испуганно вскрикнула. На простыне были кровавые пятна, и в тот же день Анну положили на сохранение.
Больница была далеко. Каждый день Вадим с тещей собирали пакет питательной и легкой домашней еды – бульон, паровые котлеты, – и он ехал на другой конец города, сначала в промерзшем трамвае, потом две остановки на автобусе. К Анне его не пускали – дескать, карантин. Она только выглядывала из окна своей палаты на втором этаже, Вадим видел ее бледное лицо, припавшее к холодному стеклу, и чувствовал жалость к ней и страх за ребенка.
Как-то раз Акатов долго ждал автобуса и замерз. Ветер бросал в лицо пригоршни сухого, золоватого снега, морозная взвесь мешала дышать, проникала даже под дубленку. Казалось, воздух уплотнился и съежился, и никак не получалось сделать ровный, спокойный вдох. Серая одинокая птица тоскливо прижималась к стволу голого тополя, будто тоже устала ждать какого-то своего вороньего транспорта. Разбитые стекла остановочной будки обостряли чувство заброшенности и усиливали ощущение холода. Обрывки газет носились по кругу, и трудно было сложить целое слово из разорванных, разбитых букв: «Ускор… перест… нов… мы…» И машину поймать тоже никак не удавалось, бомбилы этот район не любили.
«Пора, пора обзаводиться собственным автомобилем. Посмотрим, как закроется следующий месяц, и возьмем иномарку. Многие не ездят зимой. Дураки. Интересно, кто родится? Анютка молчит, только улыбается загадочно. Ей, наверное, хочется девочку, помощницу. Мать, помнится, все вздыхала: одни, мол, пацаны, помощи по хозяйству не дождесси. Будет у меня уж совсем бабье царство. Посмотрим. Почему же так мерзнут ноги? Потому что я до сих пор хожу в осенних ботинках».
Задумчиво рассмотрел свою ступню в щегольском узконосом ботинке. Припомнил – где-то были и зимние, в прошлом году покупал. «Ленвест», хорошие ботинки. Да где же они? А-а, вот в чем дело. Ну да, как же он мог забыть.
Подошел автобус, но Вадим поехал не домой и не на работу, а на свою прежнюю квартиру. За зимними ботинками, дорогими, прочными, – продукция первого в России совместного советско-германского предприятия!..
Он открыл дверь своим ключом и тут же понял, что Галина дома. В кухне горел свет, а у порога жались сапожки. Правда, сапожки какие-то странные – войлочные, фасона «прощай, молодость». Неужто же Галину вздумала свизитировать ее бабушка, памятная Вадиму «подруга Надя»? Акатова передернуло – представился вдруг родственный скандал в лучших деревенских традициях: «Обрюхатил девку-то, оха-альник, женись таперича!» Но нет, не то.
Галочка вышла из кухни. Она здорово изменилась – пополнела, смазливое личико расползлось, как масленичный блин, глаза сонные, мутные…
Она очень изменилась, но Вадим пока не мог понять, в чем дело. Поэтому сказал:
– Привет, – и спросил, указывая на «прощай, молодость»: – Ты что же, не одна?
Глупо прозвучало, словно заподозрил ее в том, что она водит к себе мужиков. Но Галина правильно поняла, ответила:
– Это мои. У меня ноги распухают.
Только теперь до Вадима дошло. Она была в последнем градусе беременности.
– Ты что? – только и выдохнул Акатов. – Ну ты даешь, подруга…
– Вот так вышло, – даже как-то весело развела она руками, и Вадим вдруг почувствовал ее силу и правоту.
Галина стояла перед ним, толстая, цветущая, этакая богиня плодородия, и больше не боялась его гнева, не боялась, что он выставит ее из квартиры, потому что домом ей была вся земля, вся Вселенная. И он сдался перед этой торжествующей тучностью. Он только спросил:
