На Хозяина Пирата, на его жену и детей никогда не нападали медведи и волки, Хозяин не попадал под снежные лавины, не блуждал в тайге. Наоборот, он сам выпутывал Пирата из петель браконьеров, перекрывающих заячьи и козьи тропы. И сам же Хозяин отыскал однажды Пирата на дне глубокого оврага, куда тот скатился, раненный пулей человека-подонка, развлекающегося стрельбой по пробегающим мимо его дома собакам и даже кошкам. Человек-подонок занимал солидную должность и считал себя выше, значимее своих односельчан, и, как, к сожалению, издавна водится на многострадальной Руси, те, уверовав в его огромную значимость, молча, робко, втянув головы в плечи, сносили хамские выходки распоясавшегося ничтожества…
…Хозяин принес окровавленного Пирата домой и с помощью жены выходил его. Таких случаев, таких доказательств любви Хозяина и членов его семьи к Пирату было множество.
И Пират отвечал им всем любовью и преданностью. За всю свою жизнь умный и добрый пес ни разу ни на кого из них не зарычал, не огрызнулся. И даже тогда, когда дети, будучи малышами-дошкольниками, пытались ездить на нем верхом и называли его не Пиратом, а коняшкой, Сивкой-Буркой, Коньком-Горбунком, Пират терпеливо сносил все их игры-шалости.
Ни разу за всю свою жизнь Пират, даже охраняя Хозяина, его жену и детей, его дом, а значит, и свою семью, свой дом, не укусил и постороннего, чужого ему человека. При необходимости он рычал, вздыбливая шерсть, яростно лаял, принимал угрожающие позы, показывал огромные, с хищным ятагановым изгибом клыки, но никогда не пускал их в ход – следовал завету своих предков – сибирских лаек, благородных и бесконечно преданных людям собак.
Любовь Пирата к Хозяину, его жене, детям особенно проявилась в последние месяцы жизни собаки. Стоило кому-нибудь из них выйти во двор, Пират подходил к человеку, ложился на спину и замирал отблаженства, как только прикасались к нему рукой.
…Какой болезнью болел Пират, никто не знает и сегодня.
– Поди-ка, одна у него болезнь – старость… От нее ни для людей, ни для собак лекарств пока не придумано, – беспомощно пожимал плечами старичок-ветеринар, по просьбе Хозяина уже не в первый раз осматривающий Пирата. – Ишь, ходит-то как… Не ноги – деревяшки, в суставах хрустят. Я ведь тоже когда-то в студенчестве по лыжам разряд имел, на дальние дистанции бегал, а сейчас, видишь, без посошка своего и десятка метров не пройду. Недаром говорят: «Смерть человека сначала за ноги хватает, снизу к нему подбирается». А если посчитать по шрамам да залысинам, сколько ваш пес всяких ранений перенес, удивляться надо, что он до таких своих собачьих лет дожил. Вон сейчас часто говорят и пишут, мол, в России нашей горемычной мужики в большинстве своем до пенсии даже не доживают. Проживут лет пятьдесят-шестьдесят – и каюк. А почему? Да потому, что курево да пьянки – те же пули и петли…
…Умирал Пират долго и трудно. Он почти перестал спать, видимо, боялся, что смерть может подкараулить его во сне. Почти круглосуточно ходил на негнущихся, окостеневших, может быть, уже умерших ногах по двору, а потом по вольеру, который огородил ему Хозяин. Ел редко и мало. Равнодушно обнюхивал так любимые им раньше кости, на которых все члены семьи Хозяина – и взрослые, и дети, – ссылаясь на отсутствие аппетита, оставляли много мяса и жира. Так же равнодушно лакал воду и молоко.
В начальный период болезни Хозяин в погожие дни выводил Пирата на прогулки. Он надевал ему ошейник из мягкой прочной ткани и вел рядом с собой на тонкой шелковой веревке – боялся, что Пират из-за внезапно навалившейся на него слабости зрения и слуха может попасть под проезжающие мимо машины.
Выведя собаку за село, на опушку светлой березовой рощи, в которой они с Пиратом бессчетное количество раз собирали грибы, Хозяин отвязывал веревку и отпускал друга на свободу:
– Гуляй, Пират, гуляй!
Но Пират, раньше за считаные минуты обегавший не только эту рощу, но и окрестные сосняки иполяны, садился рядом с Хозяином, прижимался к нему и грустно смотрел в даль – на лесистые сопки, на сверкающую на солнце реку в низине и плывущие над лесами и лугами облака.
В эти минуты Хозяин старался не смотреть в грустные, тускнеющие глаза собаки, потому что тут же начинал ощущать тонкую резь и пощипывание в собственных глазах и точно такие же резь и пощипывание в груди.
– Пиратка ты мой, Пиратка… – шептал Хозяин пересохшими губами и, опустившись рядом с Пиратом на траву, клал голову собаки себе на колени. Пират замирал от его ласки, от последних мгновений счастья, дарованных уходящей жизнью, и закрывал глаза. Иногда он ненадолго засыпал на коленях у Хозяина и возвращался в молодость – начинал вздрагивать, перебирать лапами, покачивать кренделем хвоста, тихо повизгивать и даже взлаивать.
Ему снились дальние дороги, суслики, стоящие столбиками у своих нор, звонкокрылые птахи, взлетающие из зарослей душистой, перевитой цветами травы. Ему снились жаркие, смертельные бои с рыжим Чубайсом, другими не менее злобными и сильными псами. Ему снился выстрел человека-негодяя и сам человек-негодяй, которого Пират не видел из-за дальности выстрела, но который, по его убеждению, был тем же воняющим псиной рыжим Чубайсом. Ему снились жена и дети Хозяина – добрые, светлые, родные люди, часто угощающие его лакомыми, к сожалению, маленькими кусочками и умеющие до восторженного исступления доводить ласковыми почесываниями за ухом и половинкой уха.
Иногда Пирату, спящему на коленях Хозяина, снился сам Хозяин, и тогда он, просыпаясь, долго не мог понять, как это его Друг и Повелитель, только что перебредающий ручей, находящийся вон за теми дальними крутолобыми, подернутыми стекающей с неба синевой сопками, вдруг оказался здесь, рядом, сухой и теплый.
И опять от этой близости, от этого тепла к сердцу Пирата приливала волна счастья. Уголки его черных, изрезанных белыми полосками шрамов губ начинали вздрагивать. Пес явно пытался улыбнуться. Увидев эту попытку, Хозяин начинал глухо покашливать, кивать головой, у него снова начинало зуммерить сердце, и он, торопливо привязав веревку к ошейнику, поднимался:
– Домой, Пират, домой!
…Однажды, вот так же сидя с Пиратом на высоком холме на опушке леса, Хозяин осторожно сбоку заглянул в глаза неподвижно сидящего рядом пса и застонал от печали и боли. Он увидел в глазах собаки отражающиеся в них деревья, цепочку крайних домов села, отблеск реки и только где-то там, в самой глубине, за этими отражениями, – тлеющую искорку сознания. Хозяин понял – Пират умирает и скоро умрет, очень скоро. Эта прогулка оказалась последней. Больше Пират на приглашения Хозяина не отзывался. Он или лежал, глядя куда-то в землю, или бессмысленно выписывал круги по площадке вольера.
В конуру, сооруженную Хозяином для него в одном из углов вольера, Пират никогда не заходил, даже при самой плохой погоде. Он, видимо, перестал понимать назначение конуры, да и вообще реагировать на окружающую обстановку, на ту же погоду.
…Все чаще и чаще шли холодные осенние дожди. Хозяин накрыл вольер полиэтиленовой пленкой. Однако вода затекала в него со всех сторон. Стоило начаться дождю, и Пират через некоторое время начинал месить грязь или, что еще хуже, устав, падал в нее. Недолго думая, Хозяин освободил от разных вещей новую, рубленную в пазы избушку летней кухни, застелил ее пол толстым слоем свежего сена и стал на время дождя и в холодный ветер переводить в нее собаку.
