Усмехнешься слегка, и плакать хочется…
Жизнь и смерть одного пирата
Пират прожил 77 лет. Его жизнь была не только долгой, но и бурной. Как, наверное, в любого пирата, в него много раз стреляли из ружей разных систем и калибров. Две пули Пират проносил в своем теле не менее половины отведенных ему земных лет. Несколько раз его шею стягивали петли-удавки. В одном из рукопашных боев со своим смертельным врагом – горлохватом с пиратской внешностью, рыжим наглым Чубайсом он потерял половину уха.
Пират не был очень сильным. Однако из всех боев с врагами он, как правило, выходил победителем. Побеждать помогала отработанная и проверенная тактика. Пират первым бросался в атаку, шел на абордаж. Ошеломленный его наскоком-натиском, безрассудной смелостью и наглостью противник не успевал приготовиться к отпору, выбрать правильную боевую позицию и спасался бегством. Побежденных Пират не преследовал. И тут, скорее всего, дело не в благородстве или милосердии – в раненной еще в юные годы ноге.
Прогнав противника со своей территории или захватив его территорию, Пират гордо поднимал полутораухую голову, еще туже закручивал закрученную от рождения спираль хвоста (фу-ты, ну вот и проговорился. Ну конечно же, вы сразу догадались, и вы совершенно правы – Пират был псом, черной, не совсем чистопородной, но умной и смелой сибирской лайкой) и обязательно выше, чем обычно, задрав заднюю ногу, ставил метку – печать победителя – на ближайшем заборе, столбе, камне, дереве…
И уж раз автор проговорился, вернемся к началу рассказа.
«Пират прожил 77 лет» – каждый год собачьей жизни равен семи человеческим годам, отсюда и ошеломительное на первый взгляд долголетие Пирата… Как и все сибирские лайки, он был рожден, создан природой для охоты. Охотничьи инстинкты передали ему многие поколения его предков – гордых, самолюбивых, свободолюбивых и бесконечно преданных человеку собак. Они нередко умирали, защищая своих хозяев от разъяренных медведей, диких кабанов-секачей, а еще раньше – от саблезубых тигров и львов…
…Пирату не повезло. Всю свою жизнь ему пришлось заниматься не своим делом. И даже больше – словно в насмешку судьба дала ему в хозяева не охотника, а рыбака, притом рыбака-удильщика. И вместо того, чтобы заниматься, с точки зрения Пирата, настоящим мужским делом – добывать пищу в глубинах тайги с оружием в руках, – его Хозяин мог целыми днями и ночами просиживать с нестреляющей и не пахнущей порохом удочкой над глубинами рек и озер.
О, как радостно, с какой вдохновляющей надеждой билось охотничье сердце Пирата, когда они с Хозяином собирались в дорогу. Хозяин выкатывал из сарая велосипед, надевал пахнущую травой, дымом костров одежду, натягивал на плечи лямки рюкзака. Складные удилища, привязанные к раме велосипеда, Пирату казались готовым к охоте, к бою оружием. Неспешные сборы Хозяина в дорогу казались Пирату нарочито замедленными. Будто специально для того, чтобы подразнить своего нетерпеливого друга, Хозяин то и дело что-то перевязывал, перекладывал, приговаривая: «Та-а-а-ак, крючки, лески – здесь… Наживу не забыл… Аптечка, насос – на месте… Спички… Хлеб… Нож…»
Пират не выдерживал. Он приседал, сжимал свое гибкое, упругое тело в живую пружину и, сделав огромный прыжок, перелетал через высокие ворота и уже с наружной стороны, вздрагивая и повизгивая от нетерпения, ждал Хозяина.
…Как только Хозяин выезжал за околицу, Пират приступал к исполнению своих охотничьих обязанностей. Через минуту-другую его можно было увидеть на противоположном берегу реки, вдоль которой ехал Хозяин, на склоне или на вершине безлесой сопки в километре от дороги. И нельзя было не удивляться скорости, с которой он перемещался в поисках дичи. Из-под ног собаки вспархивали разные мелкие птахи. Иногда, возмущенно каркая, тяжело, неохотно поднимался ворон или, испуганно вереща, кособоко взлетала сорока. Но птицы не интересовали Пирата. Дома, во дворе, он мог часами с любопытством наблюдать за хлопотами кур и никогда не обидел ни одну из них. Иногда самые отважные из хохлаток выхватывали у него из-под носа кусочки пищи и даже вскакивали ему на спину. И в таких случаях он оставался спокойным и благодушным.
Настоящей, заслуживающей внимания дичи рядом с селом не было. И потому весь свой охотничий азарт Пират выплескивал-обрушивал на сусликов, которые столбиками стояли у своих нор на склоне сопки и иногда кургузо прыгали от норы к норе на обочинах дороги. Поймать вроде бы не очень поворотливого, в глубокой задумчивости стоящего на задних лапках у своей норы суслика было трудно. Неповоротливость и профессорская задумчивость-рассеянность зверьков оказывались обманчивыми. Стоило собаке, набрав скорость, попытаться атаковать суслика, тот, коротко, пронзительно свистнув – подав сигнал тревоги сородичам, исчезал в своем собакоубежище – норе, хитроумно вырытой между огромных камней или узловатых, железных корневищ ильмов, делающих норы неприступными для любых хищников. В пылу азарта Пират не раз пытался разрывать норы, но камни и корни скоро охлаждали этот пыл, да и Хозяин никогда не ждал окончания его многотрудной работы.
На рыбацких местах Хозяина Пират не охотился. Во-первых, он с малолетства научился строго соблюдать одно из главнейших рыбацких правил: «Не шуметь!» Во-вторых, здесь его функции сводились к одной – тоже главнейшей: охранять, оберегать Хозяина. Эту святую, с его точки зрения, обязанность Пират изобрел и взвалил на себя сам. От кого охранять, оберегать Хозяина, не имело значения. Пират не подпускал к нему ни псов других рыбаков, ни самих рыбаков, ни пасущихся поблизости коров и лошадей…
Рыбалку, хотя он и был рожденным, созданным для охоты, Пират все же любил. Любил за возможность подолгу бывать наедине с Хозяином – самым близким, самым любимым человеком на свете. Конечно, пес любил и хозяйку – жену Хозяина, – и его детей, но у каждой собаки может быть и бывает только один Хозяин (с большой буквы) – только один человек-полубог, которому самой природой, самой собачьей судьбой дано право распоряжаться жизнью и смертью своего и только своего пса. За долгие годы совместной жизни, совместных походов, рыбалок, ночевок у костров человек и собака научились с полуслова, полувзгляда, полулая понимать друг друга. Стоило Хозяину, взглянув на Пирата, чуточку нахмурить брови, и тот понимал: он в чем-то провинился перед этим всемогущим, самым любимым человеком – и сразу же спешил загладить свою вину. Стоило Хозяину улыбнуться, раскинуть руки, и Пират, по-щенячьи взвизгивая от переполнявшего его счастья, бросался в его объятия и, согретый, распаленный лаской, забыв о своем возрасте, начинал носиться кругами и даже пытаться ловить зубами свой никогда не разгибающийся, а значит, неуловимый хвост.
…Не будем приписывать Пирату какие-либо подвиги. Их не было. А лучше, правильнее сказать так: не было условий для их свершения. Это ведь только у людей «В жизни всегда есть место подвигу», потому что сами создают условия для свершения подвига: засыпают пьяные с тлеющими окурками в зубах и учиняют пожар, из которого их, полуобгоревших, с риском для собственной жизни выносят или выводят другие люди – люди-герои; лезут в неположенных местах в воду, из которой их, посиневших, пускающих пузыри, выносят такие же люди, но уже люди-герои; идут без сопровождения и без разрешения в районы снежных лавин, где потом их, мертвых и полумертвых, разыскивают под многотонными сугробами люди-герои и собаки-герои…
