…В Чите поезд сделал остановку глубокой ночью. Я надел куртку, перекинул через плечо ремень своей старенькой дорожной сумки. За окном матово светилась подсвеченная вокзальными огнями темнота. В купе было светлее, чем на улице. Мой попутчик – приморский земляк-забайкалец – крепко спал. На его лице блуждала широкая умиротворенная улыбка.
Пожилому ученому, кандидату наук Егору Афанасьевичу Бойко, моему новому другу, с которым мы обменялись адресами и номерами телефонов, наверное, снилась деревня, как почти все забайкальские деревни стоящая по сторонам дороги, густой, тучный, высокий сосновый лес, голубые кусты голубицы, духмяные земляничные поляны, светлая, с разноцветными камешками и искристыми чешуйками слюды среди них на приветливом дне речка Говорушка, белые-белые блюдца груздей и туго скрученные ватрушки рыжих рыжиков на ярко-зеленой скатерти сырого осеннего мха. И конечно же маленькая тоненькая обыкновенная деревенская девочка – его подружка, его первая неосознанная любовь, которую он незримо и не очень остро ощутимо пронесет в душе и сердце через всю жизнь. Ведь все, что мы видели, слышали, любили, переживали хотя бы однажды, с нами и в нас – навсегда…
И я не стал будить его…
Седая прядь старой черемухи
Они живут за тысячу километров друг от друга. Они – много повидавшие, испытавшие, пережившие пожилые люди. Он – пенсионер-журналист. Она – бывший геолог, лаборантка, преподаватель колледжа – тоже пенсионерка. У него есть дочь и сын. Но они живут очень и очень далеко и от него, и друг от друга. Дочь – в Подмосковье, сын – на Сахалине. У дочери и сына свои семьи, дети.
У нее тоже есть сын. Он живет в том же городе, где живет мать. У сына – жена, дочка. Однако сын, невестка, внучка так редко навещают ее, что порой ей кажется, что они живут где-то далеко-далеко.
С детьми, внуками своими ни он, ни она никогда не ссорились, не разрывали отношений. В разобщенности людей, в их повсеместном одиночестве виновато нынешнее время – тугое, сжатое, переполненное проблемами, кричащее из радиоприемников, с экранов телевизоров: «Хочешь жить – умей вертеться!» И люди вертятся. И «некогда им оглянуться назад»…
И он, и она – умные, много знающие, много думающие люди. А потому не обижаются ни на своих детей и внуков, ни на время.
Переписываются они, наперекор нынешнему суетному времени, около пяти лет. Переписываются аккуратно, регулярно, не скупословно, без утайки самых сокровенных мыслей и чувств. Письма для них больше, чем просто письма.
Они никогда не видели друг друга. И никогда не увидят. Они знают это.
Он и сегодня иногда пишет заметки и статьи в районную и областные газеты. Чаще – в районную. Заметки и статьи в последние годы публикует, как правило, под псевдонимами – понимает: уровень их далеко не тот, каким отличались когда-то его броские, яркие, глубокие публикации. Кроме того, он по мере сил и возможностей огородничает, рыбачит, благо речка протекает всего метрах в двухстах от дома и в ней еще водятся пескари и гольяны.
Она посещает ближнюю к ее дому библиотеку, убирает квартиру, стирает, любит вышивать.
Но если б они решили навестить друг друга, им пришлось бы отказаться от такого решения. Отправляться в дальнюю дорогу ни ему, ни ей нельзя. Он перенес два инфаркта. Ее на короткой привязи держит гипертония. О том, что их болезни тесно, активно и результативно «сотрудничают» с их солидным возрастом, они, как и большинство людей их возраста, стараются не думать и уж тем более никогда не пишут в письмах друг другу. Почему? Да потому, что он хочет до последнего дыхания оставаться мужчиной – настоящим, полноценным мужчиной. А она – женщиной – настоящей, полноценной женщиной. Когда же мужчина и женщина начинают жаловаться друг другу на свои болячки, на свой возраст – они превращаются в бесполых существ.
По этой же причине за все годы переписки, дружбы и если уж не любви (хотя кто знает, какая она бывает, любовь) – взаимонеобходимости – они ни разу не обменялись фотографиями и не просили их друг у друга: фотографии зачастую правдивее слов говорят о нашем возрасте и здоровье.
Они много писали друг другу о природе и погоде своих мест, о своих впечатлениях от прочитанных книг и увиденных, в основном по телевизору, кинофильмах, рассуждали иногда о тех или иных политических событиях. Последнее делали редко и, как правило, с его подачи. Какой мужчина и тем более журналист не испытывает потребности взвесить, оценить речь, ход, политический выверт того или иного политика.
…Их знакомство, дружба и начались с публикации его статьи, посвященной вопросам охраны природы, в одном из солидных центральных журналов. В статье он обращался к сотням, тысячам читателей. Но это обращение она восприняла как обращение именно к ней и написала ему письмо. Он ответил. Завязалась переписка, постепенно перешедшая в переписку-общение никогда не встречавшихся и не имеющих даже малой надежды на встречу, оказавшихся понятными и близкими друг другу людей.
Размеренный ритм переписки начал нарушаться осенью прошлого года. Не получив ответа на последнее письмо в уже определившееся время – двухнедельный срок, – он написал второе, за ним – третье…
Молчание длилось долго…
Всегда предельно аккуратный, он, сам не замечая того, перестал тщательно бриться по утрам. Всегда пунктуальный – стал забывать о своих обязательных прогулках перед сном. Стал реже ходить в редакцию местной газеты, в которой проработал больше десяти лет. Запустил работу в огороде. Все чаще и чаще стал ощущать легкое покусывание и подсасывание под левой лопаткой…
Ответ пришел неожиданно, в новогодние дни. Хотя «неожиданно» – неверно. Он ждал его. И дождался. Это был грустный ответ. Она впервые за все годы их общения написала о своем здоровье. Написала неохотно, мимоходом. Поздравила с Новым годом, пожелала всего хорошего, извинилась за молчание, попросила не забывать и… приписала: «Инсульт»…
Он знал эту болезнь «в лицо». Тридцать лет назад от инсульта умер его отец. Девять месяцев мужественный фронтовик пытался преодолеть болезнь – пробовал вставать с постели, заново учился говорить. С постели иногда поднимался и делал несколько шагов, опираясь на спинку стула и приволакивая левую ногу. Научился произносить несколько слов, но и те могли понимать только он – его сын – да еще два-три самых близких человека лишь за несколько мгновений до смерти четко, громко, раздельно сказал:
– Скоро пойду работать.
…И, может быть, поэтому, прочитав письмо-сообщение о ее болезни, он вдруг увидел ее, хотя и не имел представления ни о ее внешности, ни о той обстановке, в которой она живет.
…По небольшой комнате от узкой, застланной серым с зелеными ромбами покрывалом кровати к тускло поблескивающему полировкой столу, толкая перед собой стул и опираясь на его спинку, двигалась маленькая женщина; сделав шаг-другой, она медленным кивком головы отбрасывала с бровей легкие белоснежные прядки волос, похожие на кисточки цветущей черемухи. Глаза у нее были серые, усталые и грустно-вопрошающие: «Что случилось со мной? И почему, за что – со мной?..»
