Ему не надо напоминать о том, что утром надо почистить стайку, напоить корову, вынести корм свинье, полить грядку с луком или морковью. Уходя на работу, Елена Сидоровна и Федор Васильевич не будят заспавшегося в выходные и каникулярные дни Генку, не оставляют ему на столе котлеты-омлеты. Они знают: проснется, встанет, сделает все и как нужно. Сам приготовит себе завтрак, чаще всего состоящий из полулитровой банки молока и ломтя хлеба или яичницы-глазуньи.
Уходя из дома на рыбалку или к друзьям-мальчишкам, на работу в огород или еще куда, Генка никогда не забудет запереть дверь и спрятать ключ в оговоренное с родителями место. Не оставит незапертой и калитку. Ворвется козья орава – вон их сколько бродит по селу – вокруг зеленые поляны, у каждого забора по колено трава, а козы собирают окурки, закрыв глаза от удовольствия, жуют и заглатывают конфетные фантики, прошлогодние полусгнившие тополиные листья, обрывки тетрадных листов с красными завитушками двоек, ленты туалетной бумаги, упавшие с идущих на свалку перегруженных мусором машин…
…Быть взрослым – это прежде всего ощущать, осознавать ответственность не только за себя, но и за других. И даже в первую очередь за других – за маму, за папу, за друзей-одноклассников, за фронтовика дедушку Пашу, за старого шахтера, неудачника-рыбака дядю Сашу, за всю большую-большую, богатую и бедную, разделенную на богатых и бедных, разворованную богатыми и не раз обруганную бедными, родную, самую родную, единственно родную страну.
Идет Генка из конторы, где ему выдали его первые в жизни заработанные деньги. Не очень большие, но и не маленькие для него деньги. Идет и, как всякий человек, впервые в жизни идущий домой с честно заработанными деньгами, чувствует: что-то изменилось не только вокруг – и солнце ярче, и небо выше, – но и в нем самом. Заполнила сердце, голову, сделала сильнее руки и ноги… – взрослость. Вот именно – взрослость. А у взрослеющего человека и мысли, и желания взрослеющие.
…Идет Генка, держится за карман куртки, в котором деньги лежат. Нажмет пальцами посильнее – ощущает: тут, тут они – пошевели – спружинят легонечко – силу свою чувствуют. Они и вправду сильны, деньги. Можно пойти шоколаду накупить – от пуза нажраться, можно (если еще столько да полстолько добавить) голубую лодку с красными веслами купить…
Но шоколадки и… даже лодки – особенно голубые с красными веслами – это откуда-то оттуда – из детства, там, у крыльца конторского, с которого Генка с заработанными деньгами сходил, оставшееся.
…Вспомнились слова отца: «Гена, у мамы слабое здоровье. У нее слабое зрение… Наша мама самая лучшая в мире. Она любит тебя и меня. И мы должны беречь ее. Понимаешь…»
…Хоть и говорят: «Утро вечера мудренее», хорошо и вечером. День с его работами, заботами, хлопотами – позади. За столом вся семья. На столе – ужин. И пусть разные бывают семьи – большие и маленькие. И пусть разные бывают ужины – обильные и скудные. Были бы семьи дружными. Были бы ужины не из краденого – заработанного приготовленные…
– …Ты уже большой, сынок, – с какой-то грустно-мягкой улыбкой говорит отец и почему-то смотрит не на Генку – на мать. – Скоро наша мама поедет в город, на операцию. Не пугайся. Все будет хорошо. У мамы катаракта. У всех людей в глазах есть хрусталики. Иногда они мутнеют. Человек начинает плохо видеть. Врачи уже давно научились заменять такие хрусталики новыми и возвращать людям зрение. Операция сложная, но врачи в городе опытные. Бояться не надо. Мы с мамой уже давно копим деньги. Сейчас за все надо платить. Такое уж время. За операцию тоже. Было трудновато. Выдержали. И ты молодец – рыбой подкармливал. Тебе не говорили, не хотели портить настроение. Каникулы. Надо отдохнуть. Надо поднабраться сил. Учеба – работа. Трудная работа.
Генка подошел к матери. Неловко прижался лбом к ее плечу:
– Надо было сказать мне сразу и про операцию, и про деньги. Я не маленький. Я бы еще больше работал, чем в «Солнышке». Нам, кому не исполнилось двенадцать лет, разрешали работать в огороде по одному часу, иногда – два часа. Я бы наврал, что мне четырнадцать, и работал бы по полдня. Я вон какой большой и сильный…
– Большой и сильный, – дрогнувшим голосом повторила мать. – Большой и сильный, мальчик мой… Все будет хорошо… Все будет хорошо… Вы же с папой и правда большие и сильные… Мужики мои…
– Ой, мам, пап, а я сегодня зарплату получил. – Генка солидно, не спеша, даже чуточку вразвалку подошел к своей висящей на вешалке куртке и достал деньги. – Забыл сразу сказать.
И покраснел. Слова «забыл сразу сказать» конечно же он придумал на ходу, для той же солидности. Если бы в комнате был незнакомый человек, он бы подумал, что Генка настолько взрослый и самостоятельный, что давно привык получать зарплату, и это стало для него заурядным делом.
– Тут немного… маме…
О голубой лодке с красными веслами он больше не мечтал, не думал. Она осталась где-то там, в далеком-далеком детстве…
Голубая лодка с красными веслами…
18 марта— 1 июня 2016 г.
Однажды и… навсегда
Она?!
Я пригляделся внимательнее…
Ну конечно – она!
И хотя мы сидели на противоположных краях длиннющего, составленного из четырех-пяти обычных столов, объединенных одной скатертью, стола, а в узком, похожем на пенал зале было полутемно, я почти сразу узнал ее.
Да, это была она – девочка из моего далекого-далекого детства. Наши дома стояли на самом краю деревни. Их разделяла проселочная дорога. Она проходила точно посредине деревни, делила ее на две равные части и внутри деревни называлась не дорогой – улицей. Почему? Не знаю. В пяти метрах от околицы в сторону леса, из которого она выныривала, и в пяти метрах от околицы в сторону бескрайних лугов и полей, куда она убегала, – дорога… Между домами, палисадниками, высоченными лиственничными заборами – улица…
Зимой дорогу-улицу заметало снегом – белым, пушистым, подолгу не темнеющим и не оседающим. Весной по краям и даже посредине ее зажигались золотые фонарики одуванчиков. Осенью в глубокие колеи, продавленные тележными колесами, набивалась багряная листва тополей, черемух, яблонь и клочки изредка падающего с тяжелых и высоких возов сена.
Машин в нашей деревне, можно сказать, не было. Одна-единственная полуторка, принадлежащая одновременно колхозу и сельсовету, почти постоянно находилась в ремонте. Машины из других сел и деревень по нашей дороге-улице проезжали раз пять-шесть в год. Наверное, и там, в других селах и деревнях, их было не больше, чем в нашей.
А потому и меня, и мою подружку-соседку родители отпускали гулять-играть на улицу не переча, даже охотно, если, конечно, у нас не было каких-либо порученных родителями дел.
– О-о-ля-я! – кричал я, оседлав свой забор. – О-о-ля-я! – И слышал, как вскоре хлопала дверь Олиного дома.
– Мне мама велела картошки начистить. Жди. Я быстро.
…Чаще всего, как и все пацаны и девчонки нашей деревни, мы бежали, да-да, не шли – бежали, это только взрослые ходят, – к нашей речке Говорушке. Мелкая, светлая, с разноцветными камешками и искристыми чешуйками слюды среди них на приветливом дне, она омывала наши тела в летний зной и звенела под нашими коньками в зимнюю стужу.
