До сих пор меня тошнит от воспоминания: жаркий, безоблачный день, жаркое расплавленное кроваво-красное солнце, алый, лоснящийся от крови жирный пол, красные лица и руки людей. Запах горячей крови, тошнотворный запах содержимого желудков и кишок забитых коров, запах пота поглощенных страшной работой людей.
Я, как и все, куда-то и что-то оттаскивал и подтаскивал. Скользил по залитому кровью и жидким навозом полу, задыхался от вони, растирал по лицу горячий липкий пот.
Только бы не упасть!..
Засмеют, задразнят.
Подведу себя и Леньку.
Только бы не упасть!..
– Все! Управились!
Я отошел в сторону к жердястому забору бойни, прижался к нему спиной, перевел дух.
Из красного тумана вынырнул Ленька:
– Недаром вкалывали. Вишь. Дядя Ваня полную банку крови налил и еще кусок жира с кишок туда бросил. Банку свою дал. Потом принесу ему. Мы с тобой не догадались из дома взять.
В руках Леньки была большая жестяная банка, наполненная еще теплой, пузырящейся кровью.
– А как мы могли догадаться, что надо банку с собой брать? Мы же думали, что он нам по кусочку мяса даст.
– Догадаться надо было. Он за каждый кусочек перед председателем отвечает. Ну ничего, крови нажарим, наедимся от пуза. Она, знаешь, какая вкусная, жареная кровь…
– Ты ел?
– У Коновых, соседей наших, дед колбасу из крови и кишок делал. Меня угостили. Вкуснятина – не расскажешь. Это еще зимой было. Телок у них был. Заболел. Дорезали.
Я уже говорил, что Ленька был старше меня. И хотя он никогда не пробовал командовать мной и всегда всё мы делали и делили на равных, я, можно сказать, шел на шаг сзади него и во всем следовал и подражал ему.
– Кровь будем жарить у нас, – каким-то новым, незнакомым мне тоном взрослого человека сказал Ленька. – У нас сковорода, сам видел какая, полпечки занимает. Нажарим, наедимся, и можешь в чашке домой унести, своих угостить…
…Дома у Леньки никого не было. Мать, Анна Ивановна, была на работе. Она работала на недавно построенной колхозной птицеферме. Сестра Полинка, восьмиклассница, наверное, как всегда, ушла с подругами за ягодой: созрела земляника, и все свободные от работы женщины и девчонки стаями уходили в ближайшие леса.
Период сбора земляники был недолгим. Она быстро «стекала» – перезревала.
Сегодня трудно поверить, но дома в те полуголодные годы на замки не запирались. Уходя из дома, хозяева подпирали дверь какой-нибудь палкой, а чаще метлой или лопатой и были спокойны за свое нехитрое имущество. Краж в селе никогда не было. Хотя нет, один вор был. Звали его Фимка Собачина. Фимка воровал и ел собак. Впрочем, он достоин того, чтобы о нем рассказать отдельно…
…Ленька вынес из дома огромную сковороду:
– В казенке будем жарить.
Казенкой в наших местах до сих пор называют летнюю кухню. Рядом с домом делают небольшую пристройку с печью. В пору нашего детства, голодную-полуголодную-полунищенскую пору, пристройки-казенки делали из всего, из чего можно сделать, – из старых досок, из фанерных листов, плели из таловых прутьев. Печь делали маленькую, зачастую кое-как – на одно лето.
На казенке готовили пищу, грели воду, парили белье. В нашем крае с резко континентальным климатом летом бывает очень жарко. Топить печи в жилом доме при сорокаградусной жаре просто-напросто нельзя. Вот и выручают казенки.
Сегодня летние кухни делают из крепких бревен. От настоящих больших жилых домов они отличаются только размерами. Оштукатуренные, с белеными стенами, крашеными полами, обставленные зачастую современной кухонной мебелью, с цветами на подоконниках широких светлых окон, многие казенки похожи на сказочные теремки.
Ленькина казенка была сплетена из таловых прутьев. Прутья почернели от времени и покрылись копотью. Но нам некогда было разглядывать ни их, ни сделанную из железной бочки печь.
Ленька поставил сковороду на бочку-печурку. Вылил на сковороду из банки успевшую загустеть, потемнеть и покрыться дрожащей пленкой кровь.
Выловив пальцами вывалившийся из банки вместе со сгустками крови кусок жира, он тут же изрезал его на мелкие кусочки и снова бросил на сковороду.
– Ну, вроде все…
– А соль?
– Молодец, что вспомнил, – похвалил Ленька меня.
Он принес из дома горсть соли.
Пока Ленька занимался своими делами, я принес со двора пару ведер щепья. Щепье тогда никто не выбрасывал, не вывозил на свалки, как это делают сейчас. Щепки складывали в какой-нибудь уголок двора и летом сжигали в печурках казенок.
Прошло несколько минут, и кровь на сковороде зашкварчала, и сразу же стала превращаться в бесформенные серые комки. Образовавшиеся прогалы между комками тут же наполнились мутно-бело-желтой жидкостью.
Запах нашего жаркого даже отдаленно не походил на запах жареного мяса. Так пахнет вода застойного, обмелевшего от жары болота.
Если вы никогда не жарили кровь и вас к этому не вынуждает крайняя нужда, – не жарьте.
…Мы с Ленькой, как и планировали, разделили жареную кровь на четыре равные части. Мне, ему, моим и его родным.
Свои доли мы съели тут же, в казенке.
Было жарко, душно, тошнотворно.
Если вы никогда не ели жареную кровь и если вас к этому не вынуждает крайняя нужда, – не ешьте…
Голубая лодка с красными веслами
Генка Колосков из бедных. Еще три года назад их – нынешний 4 «Б» раскололся на три части: богатых, средних и бедных. Сначала «первачи» были одним целым – единой семьей, мамой которой была молодая и красивая «училка» Софья Сергеевна. Мамой ее за глаза называли и мальчики, и девочки, в глаза – чаще девочки. Несмотря на то, что Софья Сергеевна почти каждый день подолгу говорила о том, как нужна и прекрасна дружба, о том, что сильный должен всегда помогать слабому, что все люди равны перед Богом и законом (что такое Бог и закон, ребята понимали плохо, каждый по-своему, но догадывались: это что-то большое и важное), класс необратимо раскололся.
Богатые, к ним отошли мальчики и девочки, отцы и матери которых имели иномарки и подвозили на них в школу своих (только своих) детей, на всех переменах толпились в одном углу, в ближнем углу к буфету.
Средние, к ним отошли мальчики и девочки, отцы и матери которых имели «жигули» и прочие отечественные «дребезжалки», как называли их богатые, почти всегда толпились у окна коридора, выходящего на центральную улицу. Их отцы и матери тоже подвозили детей в школу. Но довольно часто не только своих, но и соседских, и даже просто попутчиков.
Бедные – к ним отошли мальчики и девочки, отцы и матери которых не имели никаких машин и если иногда подвозили своих детей в школу, то только на велосипедах и реже на мотоциклах, – бедные на переменах чаще всего оставались в классе, не подходили к буфету и не заходили в него.
