Под утро, вымотанные и блестящие от любовного пота, мы лежали и смотрели, как за окном медленно рождается новый день. Я услышала, как ровное дыхание пощекотало мою шею, и поняла, что Макс уснул. А я не могла даже глаза закрыть, так мне было страшно.
Вдруг я лишь моргну и проснусь в больнице, с капельницей в руке, а надо мной склонится Тэкео и снова передаст замечания от со? Содрогнувшись, я прижалась лбом к плечу Макса и судорожно вдохнула. Во сне он улыбнулся и, притянув меня к себе, прошептал что-то о мышатах. Я едва не заплакала от облегчения, когда холод в груди растворился от одного только прикосновения.
Макс снова ровно задышал, а я осторожно прикоснулась к его обожженной щеке, провела кончиком пальца по свежему шраму на брови. Сколько же Максу пришлось пережить… Любой бы сдался. Кто-то не выплыл из реки, когда его, переломанного и раздавленного морально, сбросили бы с моста. Кто-то сломался бы от осознания, что человек, которого ты искренне любил, оказался падалью. Кто-то сгорел бы в пламени мести, а кто-то наложил на себя руки. Но только не он!
Макс много и яростно говорил о ненависти, мести и шлюхах. И я верила этим жестоким словам… Какой же близорукой я была! Если бы с самого начала заглянула дальше пугающего звучания угроз, то заметила бы сразу, что Макс совершенно другой. Он никогда не проявлял насилия. Каждым своим действием он молил меня: не будь такой, как та, что раздавила сердце! Просил: докажи, что ты особенная! А я…
По щекам снова покатились горошины слёз, и радовалась каждой. После трёх недель без слезинки, без возможности излить боль, я не могла выплакаться.
Макс молча верил в меня. Это было заметно по глазам, по действиям. Но я слышала лишь обидные слова и упустила столько шансов изменить страшную ситуацию. Но я сама в себя не верила. Поэтому молчала до последнего, не открывалась Максу.
Я погладила мужчину по лицу и прошептала:
— Я тоже сломанная, Макс. Меня сломала жуткая смерть отца. В одночасье я потеряла доверие к мужчинам всего мира, потому что самый главный из них бросил меня. О, как бы я хотела поступить так же, как мама! Знал бы ты, как я завидовала ей… Она всего лишь сошла с ума, а я и такой малости не могла себе позволить. В шестнадцать лет, когда другие только начинали жить, я перестала это делать. Да, я не умерла, как отец, не сошла с ума, как мать. Я лишь перестала жить… И уныло существовала до того мгновения, как встретила тебя.
Мне было проще говорить сейчас, когда Макс, вымотанный, спит безмятежным сном. Ведь я и себе много лет не могла признаться в том, что говорила. Но, выплакавшись, я очистила душу, а рассвет за окном был знаком к началу новому дню… Нет. К началу жизни.
Я легко поцеловала кончики пальцев Макса на моём плече и улыбнулась:
— Ты жил вопреки всему, Макс. И верил вопреки всему. Говорил, что утратил веру, но… Теперь я вижу, что каждым своим движением ты просил меня быть достойной твоей веры. Прости, что не понимала этого.
Зажмурившись, я позволила новым слезинкам скользнуть по щекам. Как же хорошо выплеснуть, наконец то, что сдавливало сердце чёрными когтями.
— Спасибо, — едва слышно прошептала я. — Спасибо, что научил меня верить. Спасибо за то, что научил меня жить. Я… очень сильно люблю тебя, Макс.
Прижалась к нему и, ощутив упирающийся в мои ягодицы каменный от возбуждения член, вздрогнула:
— Так ты всё слышал?
— А если бы спал, — он провел губами по плечу и скользнул языком за ухо, — ты бы не призналась мне лет десять?
От ласки дыхание перехватило, внизу живота словно свернулся пламенеющий узел, в котором растворялась ноющая боль, вновь нарастало желание повторить ночные подвиги. Ощутив, как на бедро легла горячая ладонь Макса, сжала ягодицу, я застонала и, изогнувшись, прижалась к его возбуждённой плоти. Прошептала:
— Ты научил меня говорить без слов, помнишь? — Обернулась и, ловя его жаркое дыхание, проговорила в полураскрытые губы: — Я уже призналась в тот момент, когда отдалась тебе, Макс. Ты мой первый и единственный. Потому что настоящий мужчина.
Конец
