– Не думаю, – отвечаю я. – Я бы, конечно, могла, но наверняка буду занята выполнением дедушкиных заданий и делами ОМХД.
– Слушай, ты же не поедешь в аэропорт на поезде?
До этого я поведала подруге, какой ужасной оказалась дорога на папину свадьбу: мне пришлось в узком платье и на шпильках добираться до деловой части города на метро. Мама даже не предложила меня подвезти. До вчерашнего вечера я не знала, что она не стала отвечать на приглашение.
Из пластикового контейнера под столом я извлекаю набор своих любимых карандашей и складываю их в рюкзак вместе с новым альбомом на спирали, который купила сегодня утром.
– Не думаю. Мама же захочет попрощаться со своей единственной дочерью?
Когда я вернулась домой со свадьбы, она лежала в постели, возможно, уже спала. Так что я даже не пожелала ей спокойной ночи.
Тут меня осеняет, что мама, возможно, и не поедет в аэропорт. Наверное, своим мрачным упрямством в последние несколько дней мы заключили негласное соглашение: пусть мне официально и разрешено ехать в Европу на деньги ее отца, но Элис Паркер никоим образом не поддержит мой выбор.
– Надо погуглить расписание электричек. Как думаешь, поезда ходят в такую рань?
– А во сколько ты уезжаешь?
Не успеваю я ответить, как распахивается дверь в комнату, и моему взору предстает мама – пять футов и три дюйма новоиспеченного юриста и кошмарнейшее воплощение родителя.
– Ты вчера поздно вернулась домой? – спрашивает она, даже не взглянув на Лену и не поздоровавшись.
Я бросаю на подругу извиняющийся взгляд, надеясь, что та простит мамину грубость. Вообще она обожает Лену и неизменно угощает чем-нибудь вкусным – чего никогда не предлагает мне – в обмен на истории про ее младших братьев-близнецов.
– Да, – отвечаю я. – Вроде бы около двух. От вокзала я доехала на такси.
– Полагаю, пятнадцать долларов? – С этими словами она вытаскивает из сумочки кожаный кошелек и протягивает две купюры, которые мне приходится взять.
– Спасибо.
Какое-то время я молчу, ожидая вопросов о том, как прошла свадьба. Мама откашливается и приглаживает подол юбки.
– Твой отец выглядел хорошо? – наконец произносит она.
Лена смотрит на меня.
– Да, – говорю я. – Выглядел хорошо.
А что еще я могу ответить? Он действительно выглядел хорошо. И, если быть откровенной, таким счастливым я никогда его не видела.
– Только отрастил волосы.
Мама слегка приоткрывает рот, а потом закрывает, так ничего и не сказав.
В голове я прокручиваю сценку: с улыбкой сообщаю ей, каким ужасным оказался палтус. Мы смеемся над тем, как обе ненавидим Аризону и как жаль, что папе приходится жениться на женщине, которая увезет его в захолустье, чтобы быть поближе к ее родственникам. Я бы могла поведать о том, как мне грустно. Рассказать о зияющей пустоте, которую он оставил в моей душе.
Но я вижу, каким взглядом мама окидывает мои принадлежности для рисования, уложенные в сумку, и слова растворяются как мятная пастилка на языке.
– Почему бы не использовать место в чемодане для более практичной обуви. – Ее слова звучат не как вопрос, а как утверждение.
– Вообще-то мне нужны материалы для выполнения дедушкиных заданий.
Мама хмуро сдвигает брови.
Лена откашливается, и мы смотрим в ее сторону. После этого Элис снова бросает на меня взгляд:
– Самолет у тебя в одиннадцать утра, значит, из дому мы выезжаем в 8:45.
И она, развернувшись, направляется по коридору в свою спальню.
– Увидимся в машине, – кричу я вслед, но она уже меня не слышит.
Несколько минут мы с Леной молчим, пока я плотной стопкой укладываю вещи, в которых придется ходить, в невообразимо крошечный чемоданчик. Вдруг Лена спрыгивает с кровати и принимается изучать картины, висящие над столом. Преимущественно это наши портреты, написанные базовыми цветами, где фигуры обведены толстыми линиями, как в комиксах. Даже когда я не рисовала для «Тамблера», все равно тяготела к такому стилю.
– Господи, как же классно, – восхищается Лена.
– Да ну, отвратительно.
По привычке щелкнув пальцами, я подхожу к ней и касаюсь края холста. Когда-то я считала эти картины настолько прекрасными, что хоть звони в Музей современного искусства и устраивай дебютную выставку выдающегося юного таланта! Но теперь, спустя полгода, я вижу лишь плоские невыразительные мазки, как в раскрасках по номерам для школьников.
– Что, если… – Я осекаюсь, делаю вдох и продолжаю: – Что, если я окажусь худшей в этой программе? Что, если меня вышвырнут сразу после первого мастер-класса?
– Ну и пошли они тогда!
– Спасибо, утешила.
Лена понимает, что сморозила глупость, и с поникшим лицом чуть отступает назад.
– Эй! – Она опускается на кровать и хлопает рядом с собой. Я сажусь к ней. – Ты отличный художник, правда. Ты создашь потрясающие работы. Возможно, станешь самой лучшей. А потом встретишь какого-нибудь классного шотландца, влюбишься в него по уши, уедешь, и станете вы творческой парой, как Фрида Кало и Херальдо Ривера.
Впервые за день чувствую, как мышцы лица расслабляются. Улыбаюсь.
– Херальдо Ривера, говоришь?
– Ага, – отвечает Лена, и на ее лице расплывается ухмылка. – А что? Херальдо Ривера
[7].
Следующие двенадцать часов я твержу себе, что мне не стоит беспокоиться о том, насколько хороши будут мои работы. О том, найду ли я почтовое отделение, чтобы отправить дедушке задания. И о том, придется ли мне целовать маму на прощание и делать вид, что я буду по ней скучать.
Я лишь прикидываю, каковы мои шансы повстречать в Ирландии шотландского художника по имени Херальдо Ривера.
Глава 4
СИДЯ В МАШИНЕ, я размышляю, что будет, если переключить радио с NPR на какую-нибудь поп-станцию. Честно говоря, мне хочется это сделать отчасти для того, чтобы позлить маму. Есть что-то ненастоящее в том, как мы едем: молча, сидя одинаково прямо, по совершенно пустым дорогам, да еще и слушая, как какая-то дикторша тихим голосом рассказывает про Бангладеш.
Устав от неподвижности, я все-таки поднимаю руку, тянусь к ручке переключателя и кручу ее до тех пор, пока не слышу тяжелые электронные басы. Я бы и звук прибавила, чтобы устроить настоящую сцену, но даже мне в такую рань не вынести бьющей по ушам музыки.
В этот раз, детка,
твои пули
не достанут меня.
– Прости, – говорит мама, но не убирает руки с руля, чтобы переключить радио.
