– Уже поздно, – наконец произношу я.
Мы лежим на земле. Его голова у меня на плече, он обнимает меня одной рукой за талию. Я проверяю телефон – 2:14.
– Мы всю ночь проведем на кладбище? Тогда где истории про привидений?
– М-м-м-х-м-м-м, – мычит мне на ухо Каллум.
– Мне пора возвращаться.
Я не уверена, что произношу эти слова вслух. Может, я просто думаю о том, чтобы их сказать.
Мои веки тяжелеют. Каллум такой теплый, от него пахнет травой и краской. И я засыпаю, подложив его руку себе под голову.
* * *
– Мамочка, они шевелятся!
Я со стоном просыпаюсь. Не сразу понимаю, где я, почему солнце такое яркое, а у меня болит плечо. И в эту минуту снова вскрикивает маленький мальчик:
– Мама, мамочка, они шевелятся!
Я шире открываю глаза и вижу ребенка, топающего к своей маме. Через каждые несколько шагов он бросает на нас с Каллумом испуганные взгляды.
– Доброе утро, – бормочет Каллум, переворачиваясь на спину.
– Мы уснули, – осоловело говорю я. А потом вспоминаю, что по утрам у меня пахнет изо рта, и стараюсь чуть отклонить голову от лица Каллума. – Боже мой. – Я с трудом поднимаюсь на ноги и хватаю свою сумку. – Мы уснули.
– Да, да, уснули, – отзывается Каллум и снова закрывает глаза.
– Мы уснули! – повторяю я, и моя настойчивая интонация окончательно будит Каллума. – Мама будет в ярости.
– По-моему, ты говорила, что ей больше нельзя лезть в твою жизнь со своими комментариями.
– Нельзя, но… – Я пытаюсь объяснить, подбирая слова. – Но я всю ночь провела не дома. На кладбище. Разве твои родители не стали бы беспокоиться?
Он дергает плечом.
– Большую часть времени мой отец не знает, где я. Он мне доверяет и понимает, что я могу сам о себе позаботиться.
Я не отвечаю. Внутри меня бушует гнев, страх, а может, еще и настоящая влюбленность. Трудно сказать: гнев и страх сейчас явно сильнее.
– Слушай, – говорит Каллум. – Я не хотел, чтобы у тебя были проблемы. Просто я… давай я отвезу тебя домой.
Он зашнуровывает ботинки и сворачивает покрывало.
Решивший, что мы зомби, малыш по-прежнему прячется за мамой, пока мы не выходим с кладбища. Я шагаю так, словно отправляюсь на какую-нибудь героическую миссию. А Каллум еле плетется за мной.
Глава 19
В КОНЕЧНОМ СЧЕТЕ с Элис все проходит гораздо проще, чем я предполагала. Я выслушиваю лекцию под лозунгом «Я так за тебя беспокоилась, ты даже не представляешь!», и обещаю не возвращаться позже десяти, не предупредив ее. Тогда она просто обнимает меня и, не отпуская, говорит, что все еще злится.
Это все как-то совсем не похоже на Элис. Наверное, на нее так успокаивающе действует морской воздух, зелень или отдых от работы. А еще Эвелин, сообщившая ей, что студенты Ома частенько зависают вместе по ночам и это абсолютно нормальное явление.
Уходя в студию, на встречу с Мейви (до этого как следует выспавшись и выпив чашечку жасминового чая), я говорю маме, что люблю ее. Она отвечает мне тем же, по-прежнему качая головой, будто все еще не может до конца поверить, что ей пришлось переживать за меня всю ночь.
Сейчас мы вырезаем на линолеуме гравюры. В голове у меня складывается идеальная картинка – чашечка кофе, над которой вьется пар. Я вижу ее очень четко, но когда начинаю выскабливать, получается что-то кособокое и детское. Это уже вторая попытка – в первый раз я надавила слишком сильно, и нож прорезал материал насквозь. Работа была испорчена.
– Постарайся углубления делать длиннее, но меньше, вот так.
Мейви кладет ладонь поверх моей руки, показывая, как правильно нажимать. Уже с этой небольшой помощью моя гравюра выглядит куда лучше. Но не успеваю я порадоваться своим успехам, как вижу результат самой Мейви. И мое слабое подобие самолюбия улетучивается подобно стряхиваемым с листа остаткам ластика. На гравюре Мейви изображено лицо греческого бога ветра – он надувает щеки и выдыхает огромные клубы воздуха. На фоне такого моя кривая чашка с кофе выглядит жалко.
– Ты уже делала это раньше? – спрашиваю я.
– Вообще-то нет, – отвечает Мейви. – Но мама попросила меня попробовать, прежде чем мы будем их делать на занятии в понедельник. Когда гравюра будет готова, мы нанесем на нее краску и отпечатаем на бумаге.
– Круто.
Значит, у нее все получается само собой.
Я откладываю свой ножик и несколько минут наблюдаю за Мейви: ее запястья порхают над гравюрой так, словно живут своей жизнью, а на лице читается безмятежная сосредоточенность. Она – талант. Это то, что мне нужно вбить себе в голову. Я могу быть способной, могу усердно трудиться и добиться успеха, но мне никогда не стать лучше кого-то вроде Мейви, обладающей тем самым природным даром, о котором люди упоминают в своих речах во время всяких церемоний награждения.
Но ты же попала в эту программу, – шепчет голосок в моей голове. – Тебя бы не приняли в Ом, не обладай ты потенциалом, не будь ты по-настоящему талантлива.
Но Роберт Паркер – твой дедушка, – откуда-то из темноты доносится другой голос. – Наверняка тебя зачислили, чтобы добавить престижа этой программе. Или в надежде на его пожертвования. Для этих людей ты не более чем имя.
Несколько секунд я гляжу на свою гравюру. И каждая линия в ней мне кажется неправильной. Но может, если смотреть на нее достаточно долго, изображение станет лучше? Что это за суперспособность? Умение делать все так хорошо, как тебе этого хочется? Ах да, точно – это называется талант.
Едва я беру нож, чтобы продолжить и, возможно, добавить теней, как деревянная дверь в студию распахивается и ударяется о стену.
– Рада тебя видеть, Кэл, – отзывается Мейви, не отрывая взгляда от своей гравюры.
Каллум неторопливо приближается к ней сзади и целует в щеку. Мне приходится напоминать себе, что так он ведет себя со всеми. Он же Джоуи из «Друзей».
– Так и знал, дамы, что найду вас тут. В субботу. Когда у вас нет занятий.
– Мы, – поясняет Мейви, – испытываем новый проект Айне и Деклана.
– Учительские подопытные зверушки. – Каллум протискивается между нами, чтобы взглянуть на наши работы. А потом, подражая какому-нибудь самодовольному владельцу художественной галереи, произносит: – Очень хорошо, – о работе Мейви. – О-о-очень хорошо. Ах! А что у нас тут? – Он чуть ли не утыкается носом в мою гравюру. – Мастерское владение линией и перспективой. Очевидно, кофейная чашка символизирует колонизацию Южной Америки, да?
– Конечно, – вторю я ему голосом самодовольного художника, – я ведь полагала, что это будет очевидно.
Мейви хихикает.
