Я приехала сюда с одной целью: почувствовать себя независимой, – но теперь еще сильнее ощущаю себя ребенком. И вдобавок ко всему я не знаю французского, так что мама – единственный человек, с кем можно поговорить, если я вообще этого захочу. Если бы я путешествовала одна, то остановилась бы в хостеле с кем-нибудь моего возраста. Мы бы общались, устраивали походы по кабакам и стали друзьями на века. Обычно таких друзей показывают в рекламе пива или тампонов, они бегают по пляжу в бикини и танцуют всю ночь напролет у костра.
А вместо этого я сижу в отеле да хожу на задних лапках перед Элис Паркер.
Прости, что веду себя как депрессивный нытик. На самом деле у меня здесь получились очень хорошие рисунки, и мне не терпится отправиться в Ирландию. Надеюсь, у тебя все хорошо и с Ником вы по-прежнему ладите. Передавай привет своим сестренкам и скажи им, чтобы не смотрели «Фокус-покус», пока я не вернулась и мы не собрались вместе с тобой и всем кланом Пейсонов.
Люблю, люблю, люблю, Нора
* * *
Утром я просыпаюсь рано, надеясь, что какое-то время побуду одна. Но мама уже зашнуровывает свои серые кроссовки – «Найки Я Типичный Турист».
– Какие на сегодня планы, Стэн? – произносит она с такой энергичностью, которую не ожидаешь услышать до десяти утра и нескольких чашек очень крепкого кофе.
Она явно пытается таким образом «подставить другую щеку» после нашего вчерашнего спора по пути сюда, на поезде и такси.
– Собираюсь побывать в центре города и выполнить дедушкино задание.
– Отлично! – восклицает она с явно напускным энтузиазмом. – Тогда давай пройдемся вместе. Я зайду в кое-какие магазины шоколада и куплю тебе вафлю, когда ты освободишься.
Она слишком вежлива. Обращается со мной как с соседкой по комнате, которую ты тайно подозреваешь в том, что она может украсть твои вещи, как только ты выйдешь за дверь.
Следуя карте, которую нам дал портье, мы пересекаем грязную реку. Кажется, что архитектура зданий меняется с каждым пройденным кварталом, словно мы идем вдоль музейной диорамы, а не по городу. Обувные магазины со скидками и лотки с морепродуктами – такое ощущение, будто их не обновляли с 1992 года, – сменяют дешевые парикмахерские и захудалые пивнушки, а после – телефонные лавки и «Макдоналдсы». Далее следуют аптеки, пекарни и здания родом из восемнадцатого века. За три городских квартала мы будто проделали путь от Детройта до маленького французского городка из сказки «Красавица и чудовище».
Я решаю посмотреть, что на этот раз приготовил мне дедушка.
«РАТУША СТРОИЛАСЬ НЕСКОЛЬКИМИ КАМЕНЩИКАМИ ОДНОВРЕМЕННО – ЧТОБЫ ПОЛУЧИЛОСЬ БЫСТРЕЕ И ДЕШЕВЛЕ. ЛЕГЕНДА ГЛАСИТ, ЧТО КОГДА АРХИТЕКТОР НАКОНЕЦ УВИДЕЛ СВОЙ ЗАВЕРШЕННЫЙ ПРОЕКТ, ТО ПОДНЯЛСЯ НА ВЕРШИНУ САМОЙ ВЫСОКОЙ БАШНИ, ОСМОТРЕЛ ВЕСЬ ГОРОД И РУХНУЛ ВНИЗ, РАЗБИВШИСЬ НАСМЕРТЬ.
А ТЕПЕРЬ ИЗУЧИ ЗДАНИЕ. УЗНАЙ, ЧТО НАПОЛНИЛО АРХИТЕКТОРА ТАКИМ ГЛУБОКИМ ОТЧАЯНИЕМ. ЗАРИСУЙ РАТУШУ КАК МОЖНО ТЩАТЕЛЬНЕЕ. ВЕДЬ ДЕТАЛИ МОГУТ БЫТЬ ВОПРОСОМ ЖИЗНИ И СМЕРТИ.
Р. П.»
В письмо он вложил дешевенький маленький транспортир, видимо для того, чтобы мои углы были точнее. Вслух я ничего не говорю, потому что маме ни за что не понять, но сама пребываю в тихом ужасе.
Я переживаю, что, как бы ни старалась, у меня в итоге не выйдет ничего хорошего. Прямые линии и перспектива – мое слабое место, а под слабым местом я подразумеваю полное непонимание предмета. Даже на уроках рисования в начальной школе учителя критиковали мой стиль «как курица лапой», хотя при этом мои работы были лучшими. То же самое происходило в средних и старших классах, а также на факультативных занятиях и летних программах. И все из-за коротких отрывистых линий. Потому что я не делаю их жирными и прямыми. Мне хорошо даются хаотичные импрессионистские движения: когда слои накладываются один на другой, пока не получается настоящее произведение искусства. Даже рисуя лица – а это моя специализация, – я оставляю силуэты форм, которые использовала для построения. Так что рисование зданий не покажет, насколько я хороший художник.
Ориентируясь по маленькой карте, взятой на углу улицы, мы с мамой направляемся к Ратуше. И пока идем, нам попадаются одни магазины шоколада – каждый второй фасад. Я не преувеличиваю. Буквально миновав один такой магазин для гурманов, где с витрин смотрят башни зефира и ирисок, мы проходим четыре шага и упираемся в следующий: здесь уже за витиеватыми надписями царит атмосфера роскошной гостиной, каждый кусочек шоколада накрыт отдельным стеклянным колпаком.
– И как экономика может содержать такое количество магазинов с шоколадом?
– За счет туристов, – простодушно отвечает мама.
– Да я пошутила.
Она не сбавляет шаг, и мы заворачиваем в один из таких магазинов.
– Ага, – отвечает она. – Ха-ха.
– Объяснение погубит всю шутку, – замечаю я. – Знаешь, есть такая старая поговорка. Объяснять шутку – все равно что препарировать лягушку: ты узнаешь, что внутри, но лягушка будет уже мертва.
– Как думаешь, тете Джослин это понравится? – Мама показывает мне коробку конфет из темного шоколада в форме цветов.
– Ты даже меня не слушаешь. Я же тебе объясняла про шутку.
– Слушаю. Мертвая лягушка. А может, ей лучше белый шоколад?
Несмотря на великолепные готические здания, окружающие центр города, Ратушу все же не трудно заметить. Она занимает практически целый квартал, а ее высота не поместится даже в квадратный размер «Инстаграма». Весь ее фасад усеян сотнями крошечных окошек. От одних только мыслей об этих окошках у меня сводит живот.
В магазине мама все-таки купила шоколад (глубокомысленное сочетание темного и белого шоколада) и теперь решает устроиться в «Старбаксе» на соседнем углу.
– Надо отправить по электронке несколько писем. По работе, у них там есть вай-фай. – Она указывает на кофейню. – Почему бы тебе не начать рисовать? А потом встретимся здесь, когда ты закончишь.
– Ну, я не знаю, как долго у меня это займет…
– Все нормально, – с отстраненным видом замечает она. – Я буду неподалеку.
И хотя в эту минуту я бы предпочла заняться чем-то другим, все равно киваю и улыбаюсь, изображая волнение.
– Отлично.
Каких-то сорок пять минут – и мой рисунок превращается в кривобокое подобие архитектурной графики Тима Бертона. Даже с транспортиром мои углы выходят шире нужных, а попытка нарисовать прямые линии внизу при помощи шестидюймовой линейки означает, что фундамент здания будет прямым только эти шесть дюймов. И сколько бы раз я ни пересчитывала окна на каждой из сторон, я никак не могу получить правильное число. Если бы у меня не сводило мышцы руки от непрерывного вырисовывания миллиона квадратных окошек, я бы уже вырвала из альбома лист и начала заново.
Я пялюсь на это здание так долго, что все окна расплываются крохотными бесформенными каплями стекла. Смотрю вверх и вижу, что у окна две панели и каменный выступ под ним, опускаю голову. Снова поднимаю и вижу уже одну панель. Рисую, снова смотрю вверх, и теперь выясняется, что у окна две панели, но без выступа. И мне приходится маниакально все стирать и рисовать заново. Кажется, я начинаю понимать, почему Ван Гог отрезал себе ухо. А потом застрелился.
