– Но мы можем вновь найти его, этот золотой век, поскольку история циклична. Все, что для этого нужно, – несколько правильных людей. Несколько мужчин и женщин, способных разглядеть, что старое должно умереть, дав дорогу новому, и обладающих достаточным мужеством.
Галантный голос Ричарда продолжает струиться. Я где-то читала, что в Итоне преподают навык, который называется «промасливанием», искусство вежливо, но твердо склонять других к своей точке зрения. Ричард сейчас нас промасливает, но его слова начинают склеиваться. Я пододвигаю свой стул и опускаюсь на него, ловя Оксанин раздраженный взгляд. Я не очень пьяна, но координация нарушена, и я ощущаю тяжесть во всем теле. Сесть на стул – единственная доступная альтернатива тому, чтобы улечься с закрытыми глазами под обеденным столом.
– И тут, друзья, в дело вступаем мы, – продолжает Ричард. – Мы, авангардный отряд новой эры. И мы не одиноки. По всему миру есть люди, похожие на нас, аристократы духа, и они лишь ждут, когда пробьет час. Но наша задача – самая сложная и самая, пожалуй, опасная. Одним решительным действием мы должны запустить весь процесс. И поэтому я спрашиваю всех вас – Вилланель, Ева, Лара, Антон, старина, – с нами ли вы? Готовы ли вы войти в историю?
Оксана кивает.
Антон прищуривает бледные глаза.
– Целиком и полностью.
– Конечно, – говорят Лара. – Только мы теперь – Чарли. С Ларой покончено.
Ричард еле заметно кивает.
– Очень хорошо. Пусть будет Чарли. Ева, у тебя вид… неуверенный.
– Тяжелый день выдался. Но давай проясним ситуацию. Сегодня утром ты был немало озабочен тем, чтобы лишить меня жизни, а сейчас хочешь взять в свою команду?
– А почему бы нет? Ты можешь внести свой вклад. И поправь меня, если я неправ, но я чувствую, что ты бы приветствовала возможности нового миропорядка. Ведь старый, если уж на то пошло, обошелся с тобой не очень.
– А ты уверен, что я не слишком… как ты там назвал меня сегодня утром? Заурядная?
– Ева, сегодня утром мы все были в ином измерении. Я считаю тебя уникальной.
Я пожимаю плечами.
– Ладно.
Можно подумать, у меня есть хоть капля выбора.
Так или иначе ужин подходит к концу, и Оксана ведет меня за собой в свою комнату. Я еле переставляю ноги. Через пару минут она, раскинув руки в стороны, уже храпит с открытым ртом, а я так устала, что даже спать не могу. К тому же еще этот шов. Болеутоляющие с вином подействовали, заместив боль горячей, тупой пульсацией, но все равно, стоит сделать резкое движение, как она строго напоминает о себе.
На что я подписалась? Останется ли кто-нибудь из нас в живых? Судя по апокалиптическому тону Ричарда и его словам об опасности миссии, – едва ли. Во всяком случае, это касается рядовых солдат. Сам-то Ричард – совсем другое дело. Если о чем-то и можно сказать с уверенностью, так это то, что, когда рассеется дым, Ричард будет стоять там же, где и стоял – с аккуратным узлом на старом итонском галстуке и галантной улыбкой на устах.
И тем не менее я согласилась. Не знаю, что это за проект, но он наверняка предполагает убийство по меньшей мере одного знакового деятеля. Странно, что Ричарду захотелось взять меня в команду. Скорее всего, я ему нужна, дабы поддерживать Оксану в тонусе или как средство контролировать ее.
И вот что самое невероятное. С одной стороны, я знаю: речи Ричарда – не более чем медная, гулкая херня. Все эти разговоры о золотом веке и духовном перерождении – несомненно, лишь прикрытие для очередного жалкого политического переворота. Но с другой стороны, оказаться запертой вместе с Оксаной в одном заговоре – в этом есть что-то извращенно волнующее. Это – ее мир, каким бы ужасным он ни был. Бросая свой мир, я прекрасно отдавала себе в этом отчет. И так ли уж нелепы слова Ричарда об уничтожении и возрождении? Разве сама я совершила не то же самое? Разве не я убила старую жизнь, чтобы дать дорогу своей более подлинной, темной сущности?
Я переворачиваюсь на другой бок, Оксана – тоже, и мы сталкиваемся, сплетаясь руками и ногами.
– Спи, коза, – сонно бормочет она.
– Я, типа, в ужасе. И спина болит.
– Знаю.
– Они нас убьют. Просто хотят, чтобы мы сперва выполнили для них последний заказ.
– Скорее всего.
– Что значит скорее всего?
Одеяло шевелится, и она приподнимается на локте.
– Это значит, pchelka, что надо жить настоящим. Я тебе уже это говорила. В данный момент с нами все в порядке и нам следует выспаться. Особенно тебе. Завтра на свежую голову составим план.
– И ты не боишься?
– В смысле? Чего?
– Того, что может случиться.
– Нет. Не боюсь. Мы уже довольно скоро узнаем, чего от нас хотят, и тогда продумаем следующий ход. Сейчас мы им нужны, а все остальное – не важно.
Я протягиваю руку и в темноте нащупываю ее лицо. Линию ее щеки, ее рта. Я касаюсь ее губ, а она кусает меня за палец.
– Тебе это доставляет удовольствие, – говорю я. – Мы несемся в этой безумной машине смерти, совершенно неуправляемой, и…
Я чувствую, как она пожимает плечами.
– Ты же знаешь, кто я. Почитай учебники. Там сказано, что таким, как я, очень плохо дается совладать с угрозой.
– А это так?
– Нет, это фигня. А правда в том, что мы не лажаем. Мы всегда спокойны и сосредоточенны. Мы хорошо высыпаемся, и на следующий день готовы к новой борьбе.
– Значит, ты читала учебники по психиатрии?
– Разумеется. Всю так называемую «основную литературу». На самом деле они ужасно смешные. Все эти отвратные чуваки, которые пытаются нас расшифровать. Ведь ты же знаешь, да, что во всех их практических примерах фигурируют одни мужчины? Они просто исходят из предположения, что у психопаток – все то же самое.
– И они заблуждаются?
– Неизменно.
– Приведи пример.
Она зевает.
– Ну, для начала, они говорят, что психопаты не могут любить.
– А что, могут?
– Конечно могут! В смысле, я же, скажем, тебя люблю, детка-пчелка.
Я лишаюсь дара речи. Оксана протягивает руку и подносит ее к моему сердцу.
– Послушай себя, – говорит она. – Бум, бум, бум. Ты такая милая.
– Почему ты не сказала?
– А ты почему не сказала, коза? Ведь ты же меня любишь?
– Я… да, еще как.
– Ну тогда другое дело. А теперь повернись, чтобы я могла прижаться к твоей спине, и – спать.
По молчаливому соглашению завтрак проходит почти в полной тишине, если не считать полушепота официантов, которые раздают крепкий, словно разряд дефибриллятора, кофе. Мы сидим на вчерашних местах. За окнами летит снег, повинуясь норовистым потокам, обдувающим здание. Накладывая себе яичницу и красную икру, я гляжу в окно, но земли практически не вижу. Лишь черный изгиб дороги и серо-зеленый завиток реки.
