– Что еще за Вилланель? – спрашивает Даша.
– Меня так звали, – произносит Оксана. – Долгая история.
– Она наша, – говорит Ричард. – Куплена и оплачена.
– Врешь, мудак, – откликается Оксана. – Это все позади.
Ричард одаривает ее краткой улыбкой и переключается на меня. Он – в пальто с бархатным воротником, из-под которого виднеется старый университетский галстук, черный в бледно-голубую полоску.
– Значит, говоришь, Ким Филби тоже учился в Итоне? – спрашиваю я его.
– Нет. В Вестминстере. Он был балбес, наш Ким, ну и предатель, разумеется, в отличие от меня.
– И что же, Ричард, делает тебя «непредателем», можно поинтересоваться?
– Если бы я мог обрисовать тебе картину целиком, Ева, ты бы поняла. Но в данный момент ни у кого из нас нет на это времени. – Он отходит от меня и бегло осматривает трех мертвых мужчин на полу. – Тебе будет приятно узнать, что твоя попытка инсценировать свою смерть задержала нас на целые сутки. Убедительно сработано. Мы мельком показали фотографию твоему мужу, и он был весьма огорчен. Но на этот раз все будет не понарошку. Антон, не окажешь нам честь?
Антон достает из кармана Оксанин «зиг» и взвешивает его в руке.
– Нет, у меня есть идея получше. – Он извлекает обойму, вынимает все патроны, кроме одного, и протягивает пистолет Оксане.
– Вилланель, выстрели ей в голову. Только побыстрее, пожалуйста.
В моей голове легко и пусто. По крайней мере, это будет она.
– Не тяни резину! – торопит Антон.
Оксана не двигается. Она спокойна, дыхание ровное. Хмурясь, она глядит на «зиг».
– Или мне самому это сделать? Я был бы только счастлив. Просто подумал, что так получится более по-семейному. – Он разглядывает нас с брезгливой неприязнью. – Мне известно, как вы… неравнодушны друг к другу.
– Если кто-нибудь тронет Еву, я застрелюсь, – отвечает Оксана, поднося дуло «зига» к виску. – Я серьезно. Выпущу себе мозги.
Ричард дарит ей самую натянутую из своих улыбок.
– Вилланель, у нас есть для тебя работа. Такая работа, что все предыдущие твои задания можно считать лишь разминкой.
– А если откажусь?
– Не откажешься. Это будет апофеозом твоей карьеры. А когда сделаешь, можешь отправляться на все четыре стороны, причем с такой суммой, что ты ее за всю жизнь не потратишь.
– Ну да, ну да, один раз вы меня уже отпустили.
– На этот раз отпустим. Мир к тому моменту полностью изменится.
– А Ева?
– В данный момент ее информированность – большая угроза для всех нас. Убей ее и двигайся дальше.
– Нет. Ева идет со мной.
Ричард снисходительно смотрит на нее.
– Вилланель, на свете есть другие женщины. А эта – довольно заурядна. Она будет тебе мешать.
Серые глаза Оксаны становятся ледяными, она возвращает дуло к виску.
– Ева остается жить. Соглашайся, или я стреляю.
Антон пару секунд бесстрастно смотрит на нее.
– Если она останется в живых, ты подписываешься на дело?
– Кто цель?
– Настанет время, узнаешь. Но гарантирую, ты будешь впечатлена.
– А если не подпишусь?
– Если нет, то тогда ты и твоя… девушка, – он произносит это слово, будто его сейчас вырвет, – превратитесь в нерешенную проблему. И мы эту проблему решим. Никаких инсценировок, никаких побегов в последний момент. Просто два безымянных трупа на свалке. – Направив на меня дуло, тем самым намекая, чтобы Оксана не вздумала делать глупости, он забирает у нее «зиг». – Только не порти момент. Ты не откажешься. А самая волнующая новость состоит в том, что ты снова будешь работать с Ларой. Ей уже не терпится.
– Им не терпится, – поправляют Лара.
Глава 7
Остаток дня мы проводим в черном «Мерседесе», мчащемся в Москву. За рулем – Антон, Ричард – рядом на пассажирском сиденье, а мы с Ларой и Оксаной – сзади. Идиотская ситуация. Спина болит адски: любой ухаб, малейшая тряска словно дергают за шов. Оксана молча смотрит в окно, у Лары скучающий вид, а я сижу между ними, уставившись на проплывающий мимо однообразный заснеженный пейзаж. Между тем Оксанин «зиг» и мой «глок» по-прежнему лежат в кармане у Антона.
«… выстрели ей в голову».
Время от времени я начинаю плакать или безудержно дрожать. Тогда Оксана хмурится и смотрит на меня с беспокойством. Она не знает, какие слова или действия от нее требуются. То и дело она берет меня за руку, вытирает салфеткой мои глаза или обнимает меня неловко и прижимает мою голову к своему плечу. Лара демонстративно все это игнорируют.
«Убей ее и двигайся дальше».
Я не откликаюсь на Оксанины жесты. Я не могу. Я застряла в сегодняшнем утре. Та невесомость, в которой словно оказывается Крис, отброшенная назад высокоскоростным снайперским патроном, та неожиданная мягкость, с которой ее тело падает на мраморный пол. Шлепки пуль, проходящих сквозь одежду в тело. Крошечное смазанное оранжевое пятно, вслед за которым выстрел вспорол мою спину, и то открытие, что звук, оказывается, может стать причиной боли. Дашины бойцы на лестнице – последнее, что мы видим, уходя. Один лежит распластанный на ступенях, приклеенный к ним собственной свернувшейся кровью. Двое других – раненые, но живые – сидят на площадке между пролетами, и один из них – тот, кому Оксана давеча врезала «зигом» по голове, – горестно машет нам рукой на прощанье.
«… выстрели ей в голову».
Мы проезжаем мимо поворотов на Гатчину, Тосно, Кириши.
«Только побыстрее, пожалуйста».
Новгород, дорога на Боровичи.
«Убей ее и двигайся дальше».
Оксана кладет ладони мне на щеки и мягко поворачивает мою голову к себе.
– Слушай, – тихо, чтобы не слышали остальные, шепчет она. – Я расскажу тебе историю. О моей матери. Ее звали Надежда. Она выросла в деревне неподалеку от города Новозыбкова, ее родители когда-то переехали туда из Чувашии. Мать была красавица-чувашка – высокий лоб и длинные черные волосы. Что-то в ее глазах – или, может, в изгибе бровей – придавало ее лицу удивленный вид. Когда ей было пятнадцать, случилась чернобыльская авария, а это – в ста пятидесяти километрах. Ветер принес радиацию на северо-восток, в Новозыбковский район, и всю деревню эвакуировали. Потом она стала частью закрытой зоны.
Я точно не знаю, как мать оказалась в Перми. Может, ее отправили туда к родственникам. В двадцать два она вышла замуж за отца, а через год родилась я. Я была смышленым ребенком, и не знаю уж откуда, но мне всегда было известно, что мать больна и скоро умрет. Я ненавидела ее за это, за ту печаль, которую она мне причиняет, и мне иногда снилось, что ожидание ее смерти позади, и все уже кончено. Она выглядела такой беспомощной, такой уязвимой, и это тоже меня злило, поскольку я знала: это неправильно. Она должна заботиться обо мне. Учить меня всяким вещам, которые мне надо знать.
