– Это бутылка с бутылочного дерева Люсиль. Почему бы нам с тобой не положить ее обратно к ее друзьям?
Джон-Джон наморщил лоб.
– Почему?
– Потому что она должна поймать всех злых духов до того, как они смогут проникнуть в дом.
Он обдумал это.
– Почему?
Забрав бутылку у Джона-Джона, Уилл сказал:
– Может быть, Люсиль тебе лучше объяснит.
Он протянул другую руку, и Джон-Джон ухватился за нее. Уилл коротко оглянулся, и они вышли из комнаты, решив вернуть бутылку на бутылочное дерево. Я долго смотрела в пустоту, на то место, где они только что стояли, надеясь, что для них было еще не все потеряно.
Через несколько часов, уложив Джона-Джона на дневной сон, я взглянула на комод, где лежала бутылка, а затем перевела взгляд чуть вбок, туда, где я положила письмо. С облегчением я обнаружила, что оно никуда не делось. Я убрала бумагу в верхний ящик, а затем с мягким щелчком задвинула его.
4
Жатва началась на следующей неделе. Как и обещал, Амос каждое утро привозил в поле немецких военнопленных, а затем возвращал их в лагерь за окутанный колючей проволокой высокий забор после того, как железный колокол извещал, что рабочий день закончен.
Поля разделяло шоссе, и мы с Амосом устроили так, что когда немцы работали на северном поле, все остальные: сезонные работники, Амос, Уилл, Джордж, – трудились на южном. Я же циркулировала от одного к другому и присматривала за всеми. Я не могла собирать по двести фунтов хлопка в день, как остальные работники, но при этом мой труд и не оплачивался.
К полудню первого дня, когда прозвенел звонок к обеду и все работники рухнули в тени задней веранды и под деревьями, мои плечи болели, пальцы были ободраны и кровоточили, а глаза жгло от яркого солнца, несмотря на широкополую шляпу.
Уилл и я с Джоном-Джоном на коленях сидели на задней веранде, обедая жареной курицей и пирогами Люсиль. С момента нашего разговора в кабинете его отца он избегал меня, подходя ко мне, лишь когда нужно было обсудить ферму или когда он просил показать ему книгу учета. Мы, как танцоры контрданса, сходились лишь на мгновение, но никогда не забывали о присутствии друг друга. Он обедал на другом конце веранды, повернувшись ко мне спиной.
Эрих отделился от группы военнопленных, сбившихся в кучу под тенистым вязом, и приблизился к веранде. Он остановился у ступенек, держа свою соломенную шляпу в руке. Уилл отложил нож и вилку и с враждебностью уставился на немца.
Эрих обратился ко мне.
– Могу я забрать доски, оставшиеся от ремонта сарая, если вы не против? У меня есть одна затея…
– Мы не нуждаемся в твоих затеях, – прервал его Уилл.
К моему удивлению, Эрих взобрался по ступенькам и приблизился к Уиллу, остановившись в нескольких футах от него.
– Извините. Я всего лишь хочу помочь.
Уилл продолжал пристально смотреть на него, барабаня пальцами по столу. Эрих сделал еще шаг вперед.
– Вы и я, мы не такие уж и разные, – тихо произнес он, теребя поля шляпы.
Уилл рывком встал.
– Прошу прощения?
Эрих не отошел.
– Война закончилась, и мы уже не солдаты. Я – фермер, как и вы. Я хочу вернуться к себе на ферму, к своим жене и сыну. Мне каждую ночь снился родной дом, и только это помогало мне выживать. Думаю, нам с вами снились одни и те же сны под одними и теми же звездами. – Его пальцы сжали шляпу. – И мы оба потеряли братьев.
Уилл шагнул к немцу, сжимая кулаки. Я отвернула голову Джона-Джона, прижав его лицо к своему плечу.
– Не смей говорить о моем брате, – прорычал Уилл сквозь сжатые зубы.
На лице Эриха не отразилось ни капли страха.
– Наши братья мертвы, герр Клэйборн. Но мы нет, разве не так?
Он протянул свою руку, словно белый флаг, Уиллу.
Не говоря ни слова, Уилл обошел Эриха, стремительно сбежал по ступенькам и исчез за углом дома.
Всю оставшуюся жатву Уилл оставался отчужденным. Мы разговаривали только о земле, погоде и ценах на хлопок, избегая тем, которые витали между нами, как ядовитое облако, которое нужно было разогнать.
Но иногда я замечала его осторожный взгляд, словно у филина в ожидании ночи. Казалось, мы оба ждали неизбежной конфронтации и все же не хотели выпускать из рук комфорт нашего напускного неведения. Джон-Джон бегал по бороздам то за Эрихом, то за Уиллом, держа в руках свой собственный мешочек и с трудом отрывая толстые коробочки от стеблей. Он с каждым поддерживал беседу, и не раз я замечала, как Уилл останавливался и трепал ему волосы. Когда Люсиль пришла отвести мальчика на дневной сон, Уилл, казалось, расстроился из-за этого.
Я поняла, что не могу долго размышлять об Уилле и его демонах. При виде того, как в конце каждого дня мужчины взвешивают набитые хлопком мешки и как мулы тащат на телегах хлопок в сарай, мое сердце переполнялось радостью и гордостью, как когда-то после покупки платья и подходящих туфель. Я радовалась новым мозолям и волдырям на ладонях и носила их с гордостью, как ордена.
Понемногу поля лишились своей белизны, борозды снова стали темно-коричневыми. Воздух по вечерам посвежел, и плешивые кипарисы, окаймлявшие болота вокруг Индианолы, превратились в клубы бурых листьев. Жатва прошла хорошо, но ее окончание отзывалось во мне одновременно радостью и горечью, ведь как только хлопок будет очищен, я уйду.
В последний вечер, после того как раздался звонок об окончании работы и наши мешки опустели, мы устало потащились из полей к дому. Таг сидел на своей коляске на веранде с Люсиль и Марджори. Подъехал грузовичок Амоса с откинутым бортом; Эрих и другие военнопленные подняли что-то из кузова и положили на ступени веранды.
Эрих держал Джона-Джона, но тот спрыгнул вниз и побежал к Уиллу.
– Дядя Уий, посмотйи! У деды тепей есть гойка!
Мы остановились у подножия лестницы: на ней стоял подогнанный под каждую ступеньку клиновидный трап, плоская вершина которого была достаточно широка, чтобы вместить коляску. Лицо Тага засветилось кривобокой улыбкой, когда Эрих зашел за коляску и медленно свез его вниз. Таг протянул здоровую руку и в благодарность похлопал немца по плечу.
– Ты это сделал?
Мы все повернулись к Уиллу, не зная, как расценить резкость в его голосе.
– Да. Я хотел отблагодарить вас всех за доброту, которую вы к нам проявили. Жаль, я не сделал его раньше, чтобы отец смог встретить сына, когда тот прибудет домой, но у меня тогда не хватало досок.
Уилл окинул взглядом мужчину, стоявшего перед ним, затем посмотрел на своих родителей, на Джона-Джона, на меня. А потом – на аккуратный белый дом с верандой и на жатвенные поля с рядами, уходящими к горизонту, – так, словно он видел, как воплощается в жизнь его мечта. А может быть, так и было. Может быть, об этом он мечтал под теми же звездами, что светили и над спящими солдатами и над его домом в Миссисипи. Он походил на мальчишку, который вдруг проснулся взрослым и обнаружил, что больше нет большой кровати, в которую можно было забраться.
