Цокая каблуками по мраморному полу нью-йоркского Центрального вокзала, я протолкнулась сквозь военнослужащих, которых обнимали их матери и отцы. Их возлюбленные. От густого облака сигаретного дыма у меня заслезились глаза. Я моргнула, стараясь сосредоточиться на телеграмме, засунутой за манжету перчатки.
Этот лист я сворачивала и разворачивала столько раз, что на центральном сгибе появилась дырка. Я могла бы его и не брать – я помнила каждое слово, хоть оно было адресовано и не мне. Уилл послал его в Индианолу своему отцу, сообщая, что он наконец едет домой. В дом, который он не узнает.
КОРАБЛЬ ПРИБЫВАЕТ СЕНТ 19 ОСТАНУСЬ С ДРУГОМ В ГОРОДЕ ЕСЛИ ПРИБУДУ РАНЬШЕ ЕСЛИ ВСЕ ЕЩЕ ХОЧЕШЬ ПРИЕХАТЬ В Н-Й И ВЕРНУТЬСЯ ДОМОЙ СО МНОЙ ВСТРЕЧАЙ МЕНЯ 21-ГО В 5 ПП У ЧАСОВ В ЦЕНТРЕ ГЛАВНОГО ВЕСТИБЮЛЯ ВОКЗАЛА С ЛЮБОВЬЮ УИЛЛ.
Я стиснула свой саквояж. Лайковые перчатки на моих руках шли к элегантному твидовому костюму – вкупе с шелковыми чулками, которых я не собиралась стесняться, – купленному четыре года назад во время моей последней поездки в Нью-Йорк с мамой в «Бергдорф Гудман». Я ни разу не надевала ни перчаток, ни костюма, ни каких-либо еще красивых штучек, приобретенных в ту поездку. Этот костюм был последним и тайным подарком на память. Вся другая одежда осталась в одном из сундуков в кладовке моей детской спальни на Дубовой аллее, аккуратно завернутая в оберточную бумагу и припрятанная вместе с мечтами о тех местах, где я мечтала ее надеть. Три года – это целая жизнь, когда каждая минута измеряется тем, что ты потерял.
Я остановилась возле информационного стенда в центре главного зала и подняла глаза на круглый циферблат торчащих посередине медных часов с нелепым набалдашником на верхушке. У меня еще оставалось десять минут, чтобы успокоить дрожь в руках.
Чтобы отвлечься от своих мыслей, я принялась разглядывать проходящих мимо людей. Центральный вокзал казался еще более оживленным, чем во времена моих с мамой поездок в театр и в магазины. Конец войны привел к тому, что солдаты и моряки заполонили огромное пространство, где голоса вздымались и отскакивали от сводчатых потолков и каменных стен. Где незнакомцы пихали друг друга, торопясь в тысячи мест через сводчатые выходы и переходы, ведущие к железнодорожным путям. Где мужчины в красных шапках, вцепившись в чемоданы и шляпные коробки, семенили за изможденными пассажирами, направляющимися к пути номер тридцать четыре, где их ожидал грациозный, роскошный «Двадцатый век лимитед».
Внутри здания вокзала было темнее, и не только из-за тумана, сжавшего город в своем мягком кулаке. Огромные арочные окна с восточной и западной сторон здания были закрашены черным для защиты городского символа от возможных воздушных атак, и краску удалили еще не до конца. Я ожидала, что гигантский американский флаг, висящий между рядами полукруглых окон, окажется потрепанным по краям, как и жизни жителей страны. Несмотря на радость от окончания войны, люди несли на себе напряжение последних четырех лет, словно боевые шрамы. Для Уилла и многих других долгое путешествие домой было лишь началом.
Я поставила сумку на пол. Кожа на пальцах и ладонях горела – не помогали даже перчатки. Когда-то мои руки признавались в «Гринвуд Коммонуэлс» самыми нежными во всем округе Санфлауэр. Но тех рук и той девушки, которой я была когда-то, уже не существовало. И у меня давно прошла потребность оплакивать их кончину.
Аккуратно разминая руки, я пристально изучала толпу, надеясь заметить Уилла до того, как он увидит меня. У меня было преимущество. Он был выше шести футов, а я на добрый фут ниже. И он не станет меня искать, потому что понятия не имел, что я здесь.
Передо мной состоятельный бизнесмен в костюме и шляпе подошел к молодому человеку в форме воздушных сил и протянул руку. Молодой человек бросил свой вещмешок и заключил пожилого человека в объятия, сбив с его головы шляпу. Бизнесмен поспешил поднять ее с пола и водрузить обратно на голову, но я успела заметить его улыбку и слезы в глазах.
Все еще улыбаясь, я слегка повернула голову вправо и замерла. Я не видела и не слышала никого вокруг. Казалось, все поблекло, кроме одного-единственного образа: ко мне приближался Уилл Клэйборн в своей оливково-желтой парадной форме, с серебряными лычками первого лейтенанта на плечах и едва видными из-под фуражки каштановыми волосами. Слева на груди красовались знаки отличия: Бронзовая звезда, Серебряная звезда, награда за Европейскую кампанию. И Пурпурное сердце.
Но это уже был не Уилл Клэйборн. Мужчина, двигавшийся в мою сторону, был новой версией того мальчика, которого я знала с тех пор, когда выросла настолько, чтобы лазить через забор, отделяющий земельные участки наших семей. Казалось, его юное лицо обжигали в печи, заменив плавность черт грубой угловатостью и парой глаз, горевших так, словно до сих пор помнили огонь печи.
У меня было время, чтобы разглядеть все это, изучить его, пока он обходил в поисках отца информационный стенд, а затем остановился всего в пяти футах от меня.
Сжав ручку саквояжа, я окликнула:
– Уилл.
Слово, тут же поглощенное окутывающим меня грохотом, ударилось в толпу проходящих и, не услышанное, упало на пол.
Он повернулся ко мне спиной, словно собрался еще раз обойти по кругу информационный стенд.
– Уилл! – крикнула я на этот раз громче, отчаянно стараясь докричаться до него, потому что не была уверена, что найду в себе силы еще раз произнести его имя.
Его плечи напряглись под кителем, и он медленно повернулся в мою сторону.
– Джинни, – проговорил он так тихо, что я не услышала его. Но я помнила, как выглядит мое имя на его губах.
– Привет, Уилл.
Я не ждала, что он обнимет меня или хотя бы улыбнется. Но я не ожидала того холода, что заполнил его взгляд.
– Где Таг? – спросил он.
Текст, подготовленный заранее, вылетел из головы, мои измученные нервы выплеснулись с моих губ жалким лепетом.
– Он не смог прийти. Поэтому я тут. Наш поезд отходит только в шесть. Может, нам перекусить, и я бы все объяснила. Здесь есть шикарный устричный ресторан…
– Где Таг? – снова спросил он, словно не слушал моих слов.
У меня снова стали трястись руки. Я подошла ближе, чтобы не приходилось кричать.
– У твоего папы в январе был инсульт. Сильный инсульт. Амос нашел его у хлопкового сарая, когда он не явился на ужин. Он плохо себя чувствовал после того, как Джонни… – Джонни. Вот. Я произнесла его имя перед Уиллом, и меня не поразила молния. В его глазах ничего не поменялось. Я продолжила: – После того, как мы узнали, что Джонни убили в бою.
– Насколько сильный? – спросил он бесстрастно.
– Он не может ходить и разговаривать. Но ум все такой же острый. Он знает, что происходит, и может кивать или качать головой. Он так сильно хотел встретить тебя и вместе с тобой поехать домой. Но он не мог, поэтому попросил меня.
Мне так много нужно было сказать Уиллу, но ему требовалось осознать каждый из этих ударов судьбы. Поэтому я и согласилась на эту поездку. Несмотря на пробежавшую между нами черную кошку, я задолжала ему эту последнюю услугу.
