– Я должна была ехать ради моей мамы и Джозефа – ему пять.
В ее голосе слышалось оправдание.
– Ну а ты? Что ты сама хочешь?
Об этом Элла почти не думала. Она просто делала. Приехала сюда, собиралась найти своего папу, чтобы потом забрать всех остальных и наконец-то стать единой семьей. Этого было достаточно.
– Каждый из нас должен найти свой собственный путь. Это как в книге, которую я читал. – Он вытащил из пальто книгу с надписью «Источник»
[78] на обложке. – Хочешь почитать? Я уже ее закончил.
Элла окинула книгу взглядом. В ее сумке помещалась всего одна книга – роман Марка Твена, которую несколько лет назад оставил в булочной один проповедник. Она перечитывала ее в путешествии, пока не развалился переплет. На вокзале в Сан-Франциско она долго стояла у книжной лавки, не решаясь потратить деньги. Она отчаянно хотела взять книгу Давида, но она не сможет вернуть ее, и они были слишком мало знакомы, чтобы принимать от него такой подарок.
– Ты уверен?
Он кивнул.
– Она поможет тебе с английским. А еще попробуй слушать радио. В некоторых передачах слишком быстро говорят, но ты выбирай что-нибудь попроще, вроде «Сиротки Энни»
[79] или мыльной оперы, например, – «Путеводный свет». Женщинам вроде бы нравится. – «Каким женщинам?» – хотелось спросить ей. Но ее это не касалось. Он протянул ей книгу. – Держи.
– Ой. – Она заметила на безымянном пальце его правой руки золотое кольцо. – Ты женат.
Ей стало досадно.
– Да. То есть был. – Его голос слегка дрогнул. – Я месяцами пропадал в подполье. Однажды я вернулся и обнаружил, что моя жена и сын, Эмиль, – ему было всего два, – пропали.
Он говорил ровным голосом, без эмоций, словно рассказывал историю, прочитанную в газете, а не свою собственную. Элла почувствовала себя виноватой за то, что говорила с Давидом о другом ребенке, но ведь она же не знала о его сыне.
– Я безуспешно искал их, пока меня не арестовали. После войны я вернулся в Прагу в надежде, что они приехали обратно туда и разыскивали меня. Там я узнал, что Аву забрали в Аушвиц и там она умерла. Но Эмиля я так и не смог найти. Ава бы никогда его не отпустила, так что я могу только предполагать…
– Мне очень жаль, – промямлила Элла, не в силах постичь масштабов горя, с каким ей никогда сталкиваться не приходилось. В ней снова проснулось чувство вины. Казалось, существовало два вида евреев – те, кто страдал в Европе, и те, кто не страдал.
Давид прочистил горло.
– Спасибо. Ничего тут уже не поделаешь. Но это было просто невероятно, когда я оттуда перебрался сюда. – Он жестом указал на окружающую их картину: пешеходы ходили туда-сюда, с остервенением после нормирования ели арахис и всякие другие закуски, мечтали о предстоящих неспешных выходных. – Люди здесь ничего этого не знали.
– В Китае тоже, – поспешила добавить она.
Поначалу новости о войне просачивались в Шанхай по капле – о том, как Гитлер ввел войска в Чехословакию и в Польшу. Позже, когда стали прибывать беженцы, новости полились рекой, но они все равно еще оставались разрозненными. Каждый знал кого-нибудь, кого арестовали, но не лично, поэтому эти рассказы приобретали налет нереальности. Было несложно если не отрешиться от этих слухов, то хотя бы их как-то ограничить. Твердить себе, что те арестованные – политические активисты, смутьяны, – не как мы. Это было так же, как говорить, что кто-то умер от болезни из-за того, что не заботился о себе. Эдакая попытка дистанцироваться, отречься.
Однажды прошла информация, что в Шанхай транспортируют детей-евреев, сбежавших без своих родителей от ситуации, которая, несомненно, ухудшалась. Директор школы, мадам Будро, подготовилась, поставив в каждом классе дополнительные парты. Утром, когда дети должны были прибыть по графику, ученики спустились в порт с приветственными плакатами и шариками и прождали несколько часов. Счастливая Элла мечтала о новых друзьях среди прибывающих и совместных с ними приключениях. Но корабль не прибыл ни в этот день, ни на следующий. В конце концов парты либо убрали, либо стали складывать на них книги.
И только позже они узнали об истинных масштабах уничтожения, о сожженных дотла деревнях, о безжалостно убитых невинных женщинах и детях. Казалось, никто за пределами Европы не знал, насколько далеко распространилась эта резня. Да, свидетельства были как в Китае, так и здесь. Но даже евреи не хотели признавать, что подобное возможно в эру радио, кинофильмов и машин.
Давид выставил перед собой руку.
– Мне стоило снять кольцо. Но я просто был не готов.
– Тебя же никто не гонит, – поспешно бросила Элла.
– Я потерял и остальных: мать, сестру.
Он последовательно загибал пальцы. Его горе походило на кран, открыв который было не так легко снова его закрыть. Он остановился, ожидая, что и Элла поделится своими утратами. Но девушке нечего было добавить. Она никого не лишилась в этой войне, что, наверное, для него показалось бы совершенно невероятным. Она могла лишиться семьи, если бы они сбежали из сталинской России на запад, а не на восток. Как часто за все эти годы она, с жадностью просматривая журналы мод, мечтала оказаться в Париже или Милане. Но изгнание в странную, пыльную Азию оказалось подарком судьбы, разницей между жизнью и смертью.
Он моргнул, выгоняя из глаз печаль.
– К семье едешь?
– Да, – быстро проговорила она, радуясь, что на этот раз ей есть что ответить. – К отцу.
Она протянула ему бумажку с адресом.
– Хм… Бруклин. Повезло тебе – ты можешь сесть на автобус прямо здесь.
Элла еле слышно выдохнула.
– Где он работает?
Она опустила глаза, нервно перебирая манжеты.
– Я не знаю.
В ее голос прокралась неуверенность. Папа не знал, что она едет. Конечно, они всегда это планировали: что сначала поедет он, а потом позовет и остальных. Поначалу его письма были красочными: он все рассказывал о том, как много у него работы и как сильно забиты полки в продуктовых магазинах. Но детали, касающиеся его реальной жизни, оставались туманными. Папа прибыл в Америку, когда открыли визы для железнодорожных рабочих с опытом работы на Трансманьчжурской магистрали. На самом же деле, физический труд был ему чужд. Он был музыкантом, контрабандистом, тунеядцем, который играл веселые мелодии на бар-мицвах и свадьбах, но никогда не мог найти себе приличную работу. Булочная в Шанхае считалась его только по названию. Это мама вставала затемно, чтобы приготовить хлеб, а потом работала за прилавком.
Письма от папы стали приходить реже, и в последние полгода от него не было ни единого письма. Тем временем в Шанхае дела шли все хуже, различия между евреями-беженцами и теми евреями, которыми жили здесь постоянно, видели все меньше и меньше. Она поняла это, когда бакалейщик, годами продававший им еду, перестал обслуживать их. Хоть она и прожила среди китайцев всю свою жизнь, ее все еще воспринимали как иноземку – и в первую очередь как еврейку. Поэтому, когда она увидела объявление о дополнительной квоте на визы, она тут же зарегистрировалась на получение и меньше чем через неделю взошла на корабль, даже не написав папе. Денег на телефонный звонок у нее не было. Она подумала было послать телеграмму, но решила этого не делать. Но в этом же ничего плохого не было, правда? В конце концов, они же были семьей. Но теперь, обдумывая это, она уже сомневалась.
