Я не знала что сказать.
– Нам пора, – проговорила Сьюзен. – Спасибо за апельсины.
Она схватила меня за руку и потянула прочь.
– Про яйца не забудьте, – крикнул вслед Джек.
Все лето либо мама, либо я носили яйца офицерам. Американцы мне нравились. Они давали нам всякие удивительные вещички: сушеные фрукты и апельсины, жвачку, парашютный шелк, мороженое и кексы. Американцы всем нравились. Даже сварливому дяде Роджеру. Некоторые из авиаторов раньше занимались фермерством и обсуждали с ним тракторы и комбайны. К тому времени он уже продал лошадей с нашей фермы и приобрел по ленд-лизу трактор, который отправили из самой Пенсильвании. Машину доставили в доки Ипсуича по частям, и его друзья-авиаторы помогли ему собрать его.
Когда Джек Уильямсон зашел на ферму, чтобы передать Сьюзен приглашения на танцы на аэродроме, тетя Мэрион достала лучший сервиз, и мы сели пить чай в столовой.
– Ой, нет, – улыбаясь, произнесла мама, когда Джек предложил и ей пойти на танцы. У меня сердце замерло – настолько она в этот момент была прекрасна. Мне захотелось, чтобы папа смог ее увидеть. Она обняла меня за плечи и, поблагодарив, сказала, что не может пойти на танцы.
Дядя Роджер отказался отпускать Сьюзен на танцы одну. Тетя Мэрион и бабуля стали уговаривать его. Джек Уильямсон был офицер. Большая шишка, как ни крути. В гражданской жизни он был нью-йоркским адвокатом. Джентльмен. Когда мама согласилась сопровождать Сьюзен, дядя смягчился. Мама пригласила Кларки для компании, чему я очень обрадовалась. Мне не нравилась мысль, что она будет сидеть в одиночестве, пока Сьюзен весь вечер танцует с американскими авиаторами.
Прежде чем отправиться с Сьюзен в Тинтаун, мама пожелала мне спокойной ночи. На ней был жемчуг, который подарил ей папа по случаю моего рождения. Она обняла меня и сказала, что подвела меня, погрязнув в своем горе на все эти годы.
– Но я очень сильно люблю тебя, милая. Больше, чем ты думаешь. Мне теперь лучше. Мы снова будем счастливы, вот увидишь.
Я смогла склеить ее разбитое сердце, оставаясь верной дочерью, всюду следуя за ней и не позволяя окончательно превратиться ей в камень. Я гордилась тем, что спасла маму, вернув ее снова к нам.
Наверху, на лестничной площадке, было подъемное окно и кресло с высокой спинкой, в котором любила сидеть бабуля. В тот вечер я забралась в кресло и смотрела на Тинтаун через поля. В летнем вечернем воздухе разливались звуки джаза. Еще раздавались голоса, взрывы смеха и время от времени шум джипов и мотоциклов. Я представила, как Сьюзен танцует с Джеком. Я мечтала, чтобы она вышла за него, а мама – за Кларки, и мы смогли бы счастливо жить в его доме.
В то лето, когда я заходила в дом Кларки, в его тесной гостиной часто сидели американские военные. Джек Уильямсон со своими друзьями сидели и болтали, а Кларки распивал с ними домашнее ежевичное вино. Мама и Сьюзен, которая внезапно стала очень взрослой и потеряла всякий интерес к складыванию мозаик со мной, иногда составляли им компанию.
Сьюзен полюбила носить брюки и мужские рубашки, крепко завязанные на талии. Она сделала себе прическу «Виктори роллс»
[75] и купила красную помаду.
– Джек Уильямсон обручился в Нью-Йорке с одной девушкой, но расстался с ней, – прошептала она мне однажды вечером. – Он влюбился в меня, Молли. По уши влюбился. Это такое сумасшествие, что я едва дышу, потому что мне кажется, что я тоже влюбилась. Обещаешь никому не говорить?
Чуть не падая в обморок от волнения, я поклялась, что никому не скажу ни слова, даже маме.
В июле я получила приз в школе за лучшее сочинение. Я написала историю о семье, которая жила в разрушенном доме у ручья. Викарий разместил его в приходском вестнике, а Джек с Кларки взяли Сьюзен, маму и меня в поездку в собор Или, чтобы это отпраздновать. Бабуля связала мне в подарок кружевной желтый кардиган. Мне было десять лет, и мы с мамой только что начали снова разговаривать о папе и делиться воспоминаниями о нем.
Мы сидели на траве, ели сэндвичи, спрятавшись в тени собора.
– Ты помнишь пикники, которые мы устраивали у разрушенного дома? – спросила я ее. – А рождественские розы, которые папа собирал тебе там?
– Да, хорошие были времена, – произнесла она, прижавшись к моей щеке своей. – Очень хорошие. Мы снова будем так же счастливы, обещаю тебе.
Я не единственная стояла в ожидании у вокзальных часов. Люди то и дело встречались и уходили веселыми компаниями. Там был солдат с одной ногой, покачивавшийся вперед-назад на костылях. Он ждал так же долго, как и я. А еще – пожилая женщина без шляпы и перчаток, которая без конца мяла в руках платок. У нее были глубокие черные глаза, темные, как колодец, и такие же пустые.
На разные платформы прибывали поезда, и главный вестибюль наполнялся людьми. Они лились потоком, словно направляющиеся домой заводские рабочие, наполняя зал топотом, разговорами. Все куда-то шли, торопясь добраться до места назначения. Я увидела, как пожилая женщина и раненый солдат принялись осматриваться, словно ожидали увидеть кого-то знакомого. Если бы Джек появился в такой момент, мне было бы очень легко спрятаться. Я бы просто шагнула в поток и исчезла.
Я открыла пакет с крендельками. Я и не осознавала, насколько сильно проголодалась. Крендельки почти закончились, когда я увидела девочку в желтом платье. Оно было таким же желтым, как и мой любимый кардиган, и этот цвет погрузил меня в воспоминания о ферме. Носильщик в красной шапочке задел девочку, она оступилась и уронила свой чемодан. Он распахнулся, и девочка, густо покраснев, наклонилась, чтобы собрать свои вещи. Мне ее стало жаль. Я бы от стыда сгорела, если бы уронила наш чемодан и все наши пожитки вывалились бы на всеобщее обозрение. Она была старше меня, но все равно юной. Девочка носила шляпу с венком и походила на деревенскую, хотя я и не понимала, из-за чего я так решила. Может, из-за ее волос, которые напомнили мне о полях с созревшим ячменем, а может, из-за растерянности в ее глазах. Словно она, как и я, знала, что значит быть далеко от дома. Я стряхнула крошки с пальто, поправила на голове свой лучший выходной берет и направилась в ее сторону. Сделав несколько шагов, я увидела стоявшего под часами авиатора в военной форме. Мне не нужно было сверяться с фотокарточкой, которую мне дала миссис Льюис. Это был Джимми. Я не знала, идти ли к нему или бежать обратно – за мамой. К тому времени девочке принялся помогать все тот же носильщик. Я побежала в залы ожидания.
– Он здесь! – закричала я, увидев маму. – Джимми здесь!
Миссис Льюис вскочила, пошатываясь, словно у нее был жар и она того и гляди упадет в обморок.
– Я не могу идти. Я не хочу его видеть.
– Конечно хочешь, – сказала мама. – Он ждет.
– Я не могу.
– Ты ждешь ребенка… – начала мама. – Он твой муж…
