Я не стала выглядывать в окно такси, когда мама предложила мне это сделать. Как и чуть раньше, когда мы стояли на палубе корабля, который вез тысячи американских солдат домой после войны, и впервые увидели береговую линию Нью-Йорка, поднимающуюся, словно серый туман, на горизонте.
Мама сидела в такси возле меня и, вытянув шею, смотрела широко раскрытыми глазами на город. Рукой она придерживала шляпу, словно боялась, что та может улететь. По другую сторону от меня расположилась миссис Льюис. Она тоже убеждала меня взглянуть на открывающиеся виды. Она хотела, чтобы я увидела людей, прогуливающихся по широким мостовым. «В смысле, тротуарам», – поправилась она. Она указывала на большие автомобили и рекламные щиты; на небоскребы, такие высокие, что загораживали солнце, бросая тень на улицы; на металлические пожарные лестницы, висящие на стенах, как клетки для птиц. Я опустила голову и сделала вид, что мне не интересно.
– Зануда, – сказала миссис Льюис, подтолкнув меня в плечо привычным жестом. Она росла среди двоюродных братьев и сестер – четверо из пяти были мальчики, – которые точно так же общались друг с другом.
– Ну и не смотри, – сказала она, высунув язык. – Твое дело.
Миссис Льюис частенько вела себя по-детски. Она путешествовала с нами в одной каюте: раскидывала везде свою одежду, стирала при нас свое нижнее белье и развешивала его сушиться над койками. Миссис Льюис заявляла, что мы ее семья, потому что они с мамой обе – военные невесты. У нее было невзрачное лицо и густые рыжие волосы, которые она завивала с помощью бигуди и носила с низким косым пробором. Я считала, что она использовала слишком много косметики. Ее щеки покрывала пудра, густые от туши ресницы были черными, как деготь. Моя двоюродная сестра Сьюзен однажды читала мне статью в журнале, где говорилось, что красивые женщины должны всегда стремиться к естественной красоте. Очевидно, миссис Льюис этого не знала. Еще она очень любила поболтать, а этого, судя по статье, дамам тоже не стоило делать. Мама твердила, что нам стоит проявлять снисхождение к миссис Льюис. Она росла в бедности в набитом людьми многоквартирном доме; беспризорница из Ист-Энда, которая забеременела в семнадцать, когда еще сама была ребенком.
– Пока, пока, старый добрый Лондон, – радостно произнесла миссис Льюис, когда таксист вез нас на железнодорожный вокзал. – Бывай, еще увидимся. Молли, ради всего святого, неужто твои ноги такие интересные? Оглянись вокруг. Скажи «привет» своей новой жизни. Скажи «привет» Нью-Йорку.
А мне не хотелось смотреть на Нью-Йорк. Мне не хотелось ничего нового. Я хотела старого. Каждый раз, когда я думала, как же далеко мы уехали от фермы, мое сердце от паники начинало биться в груди, словно кролик, пойманный в мешок браконьера. Много миль отделяло меня теперь от дома. Много недель. Целое путешествие на корабле, поезде и автобусе отделяло меня от дома. Нет, я не собиралась выглядывать из окна.
– Оставь ее в покое, Бетти, – проговорила мама, похлопывая меня по руке. – Надеюсь, Джек покажет нам все достопримечательности, когда закончится это путешествие.
Миссис Льюис же заявила, что это исторический момент. Очень важный для всех нас день. День, когда мы наконец оставили Англию позади и начинаем жизнь в Америке. Она сказала, что может представить себя через много-много лет очень старой женщиной, которая будет все это вспоминать в самых мельчайших деталях.
Я подумала, что когда я вырасту, то буду вспоминать нашу ферму и кровать, которую мы делили с Сьюзен в комнате прямо под навесом крыши, где вили гнезда ласточки. Я буду вспоминать ночи, когда я лежала, свернувшись калачиком в кровати Сьюзен, и журналы, которые она читала. «Шитье», «Скринленд» и «Женский журнал». В последнем раз в неделю печатали романтические истории, которые она любила читать мне вслух.
Я вынула из своего ранца папины наручные часы. Они показывали время в Англии, поэтому я поняла, что там, в деревне, сейчас уже вечереет. У Кларки на кожевенной фабрике был перерыв на чай; он сидел на бочке во дворе фабрики у реки и покуривал сигарету. Дядя Роджер вспахивал свои земли, где до конца войны в этом году размещались аэродром ВВС США и три тысячи американских авиаторов. Я представила себе заброшенную диспетчерскую вышку, хижины Ниссена
[71] и пустые ангары. Теперь, когда эти люди и их самолеты исчезли, дядя Роджер спокойно работал, и чайки гонялись за трактором, пока он превращал военный аэродром снова в пашню. Тетя Мэрион, наверное, чистила с бабулей картошку на кухне или собирала яйца, поскольку мама, занимавшаяся этим раньше, уехала. Сьюзен, скорее всего, гуляла, толкая перед собой подержанную детскую коляску «Силвер кросс», которую Кларки купил у жены викария.
Я приложила папины часы к уху, стараясь расслышать их мерное тиканье, словно так я могла побыть на ферме в Англии еще немного. Я могла отчетливо представить себе Сьюзен. Ее шелковый платок, развевающийся у ее дерзкого лица; ее добротное твидовое пальто, вынутое из нафталина по случаю легкой прохлады в этот сентябрьский денек. Я представила дубы, возвышающиеся над узкой дорогой в деревню, треск желудей под колесами коляски. Когда я была маленькой, именно на этой дороге мой папа сажал меня на нашу лошадь, садился рядом, и мы старались достать до свода из зеленых листьев над головами.
От дороги ответвлялась тропинка, ведущая к разрушенному фермерскому дому, где вдоль ручья росли кусты остролиста. Это было любимое место моего папы и Кларки, когда они были детьми. Папа показал маме это тайное место, когда ухаживал за ней, и у этого ручейка он попросил ее руки. Когда я немного подросла, я стала частенько там играть, беря с собой несколько кукол для компании.
Когда такси остановилось у вокзала, я с неохотой убрала часы в школьный ранец, вышла из машины и стала помогать миссис Льюис вытаскивать чемоданы, пока мама расплачивалась с водителем.
– Да, это не просто какой-то там вокзал, – произнесла мама.
Мы подняли глаза на величественное здание с его каменными колоннами, высокими и прямыми, как сосны в лесу. Мама улыбнулась нам. Я знала, что она пыталась спрятать свое волнение. В руке она держала открытой небольшую книжечку – это был путеводитель, который ей прислал Джек. Ее пальцы дрожали.
Она прочитала:
– Это Центральный вокзал. – И добавила: – Какой же оно роскошный.
И он действительно был роскошен. Я никогда не видела так много людей и таких красивых, изящных зданий. Мы втроем – в нашей неказистой, помятой от долгого морского путешествия, выданной по карточкам одежде – стояли, со слов мамы, в главном вестибюле. Мраморные полы блестели под нашими уставшими с дороги ногами. Огромные люстры с электрическими лампочками светились золотом, словно рождественские огни. От стеклянных билетных касс тянулись очереди пассажиров, сливаясь воедино. Железнодорожные служащие делали записи на информационных табло. Сигаретный дым стоял плотной стеной, а вокруг раздавалось эхо голосов: объявления о поездах, восклицания и шушуканье. Я не представляла, как Джек собирается искать нас в такой суматохе.
