– Однажды вечером Лоррейн высадили возле моего дома из машины, которую я не узнала. Она вошла. От нее сильно пахло алкоголем и сигаретами, тушь на ее лице размазалась, а вокруг ее милого голубого глаза багровел шрам. Она была пьяна. Стала кричать о том, как Гарри ударил ее, а ее друг приехал ей помочь, но испугался и высадил у моего дома. Во время этой несвязной речи из моей гостиной вышел Гарри, держа руки в карманах. У него был такой печальный вид, что мое сердце чуть не разорвалось. Глаза Лоррейн чуть не выскочили из орбит, она подалась назад и ударилась головой о стену. «Я же говорил вам, – обратился он ко мне. – Она совершенно потеряла контроль с выпивкой, мама. А с ней и еще один мужчина. Я уверен, что это он с ней сделал, а теперь она обвиняет в этом меня. Я не знаю, что и предпринять». И, знаешь, я ему поверила. – Женщина как будто сжимается в клубок. Она с трудом дышит, и я начинаю волноваться, что она может лишиться чувств. Я тянусь к ее руке, и она хватает мою. – Почему я не посмотрела на его руки? – произносит она, и ее голос взлетает от переполняющих ее эмоций. – Я бы увидела ободранную кожу, набухшие костяшки.
– Вам не нужно мне дальше рассказывать, – говорю я, боясь за ее сердце и за свое. Если бы не люди вокруг, пространство вокруг походило бы больше на исповедальню.
– Она мертва, – произносит она. Во мне все обрывается. В комнате исчезают все звуки, мы остаемся один на один. – Он убил ее через месяц после того вечера. Моя девочка пришла ко мне за помощью, а я встала на его сторону. Она умерла, зная, что я ей не поверила. И пусть он теперь в тюрьме, но уже слишком поздно. Я уже никогда не выйду на свободу из своей собственной тюрьмы.
Тюрьма. Это слово вызывает в памяти мое худшее воспоминание – то, которое я так отчаянно хочу забыть, но оно всегда находится где-то на границе сознания, потому что связано с моим сыном, с ночью, когда он родился раньше срока. Митч умолял меня сообщить о нем в полицию, чтобы он мог сдохнуть в тюрьме за то, что чуть не убил нас.
Я встряхиваю головой, но это воспоминание никуда не исчезает.
Когда я забеременела, Митч вел себя так, будто он совершенно изменился. Он сдувал с меня пылинки, обращался со мной очень нежно, брал меня на прогулки по Центральному парку. По ночам он обнимал меня и шептал на ухо обещания: каким хорошим отцом он будет и с какой любовью он будет относиться к своему сыну.
Его сын, это всегда был сын. Он никогда даже и не думал, что у него может быть дочь. Шли месяцы, я постепенно привыкла к мужу, который не причинял мне боли и не говорил мне всяких мерзостей; я стала терять бдительность, откровенничать, провоцировать его еще больше, чем когда-либо. Частично это произошло из-за беременности. Я скверно себя чувствовала и часто страдала от головных болей, от чего становилась раздражительной. Но частично это было из-за того мужчины, в которого превратился Митч. Я была такой дурой.
Однажды утром, стараясь утихомирить особенно сильную, до тошноты, головную боль, я вышла на кухню, где Митч напевал что-то себе под нос. С недавних пор он стал обращаться к моему животу как к Тимми, названному в честь его погибшего брата без какого бы то ни было обсуждения со мной, какое имя нравится мне.
– Как сегодня поживает Тимми? – спросил он.
Я так устала от мысли, что я всего лишь резервуар для ребенка Митча, которого он рассматривал исключительно как мальчика, что огрызнулась.
– Ну знаешь, это может оказаться и девочка.
– Ни в коем случае, – ответил Митч. – Это видно по тому, как ты его носишь. Так сказала соседка-старушка.
– И вот еще что, – проговорила я. – Ты ни разу не спрашивал меня по поводу имени малыша. А что, если я не хочу, чтобы его звали в честь твоего умершего брата?
Митч со стуком опустил свою кофейную чашку на кухонный стол, и я тут же до глубины души пожалела, что произнесла эти слова. Он стоял спиной ко мне, вцепившись в край стола и тяжело дыша. Я медленно поднялась и обвила руки вокруг живота.
– Прости, – проговорила я. – Не стоило мне этого говорить. У меня раскалывается голова, и я не соображаю, что говорю.
Он еще несколько секунд постоял на кухне, а затем повернулся и вышел из комнаты, по пути сильно задев меня плечом. Все еще стискивая живот, я закрыла глаза в ожидании ударов, но лишь услышала, как он схватил в коридоре ключи и хлопнул дверью.
Дрожа, я опустилась в кресло, мысленно благодаря Бога, что Митч не сорвался. Некоторое время я приходила в себя, но при этом чувствовала зарождающуюся надежду. Он все-таки был способен сдержать свой характер.
Он отсутствовал весь день. Я хотела, чтобы к этой ночи все было идеально, поэтому нашла самое приличное платье из тех, которые налезали на мою фигуру с восьмимесячной беременностью, уложила волосы, накрасила губы и подушилась. Я приготовила картофельную запеканку и оставила ее подрумяниваться в духовке. Когда я накрыла на стол, послышался стук в дверь.
Мое сердце заколотилось, но я знала, что это не может быть Митч. Он бы открыл дверь ключом. Я прошла мимо флага в зале, расправила плечи и открыла дверь. Это был смотритель здания. Я совершенно забыла, что он собирался прийти в пять часов ремонтировать подтекающий кран в ванной. Это был большой мужчина восточно-европейского происхождения с мощной челюстью и огромными квадратными плечами. Ему не было еще и сорока, его глаза дерзко поблескивали. Митч его не любил.
Я пригласила его войти, и он направился в ванную, где все эти годы чинил подтекающие краны уже много раз.
Он окинул меня взглядом и втянул носом воздух.
– Ммм, как вкусно пахнет. Ваш муж счастливчик.
Я улыбнулась и, оставив его работать, пошла готовить. Смотритель что-то напевал в ванной. А я фантазировала, как бы было хорошо, если бы у меня был муж, которого я не боюсь, – беззаботный мужчина, который бы пел песни, ремонтируя подтекающие краны, и комплименты которого разжигали бы во мне огонь. А затем чувство вины заставило меня прогнать подобные грезы. Я достала тарелки и приборы и стала накрывать на стол. Когда я повернулась, чтобы идти на кухню за стаканами под воду, я столкнулась с Митчем.
Увидев его лицо, я отскочила назад, к обеденному столу. Вся его одежда была мятая. Вокруг глаз виднелись темные круги. От него несло спиртным.
– Все готово, миссис Миллер, – услышала я голос смотрителя, когда тот вышел в коридор. – Там ничего сложного. Готов поспорить, что ваш муж в следующий раз все без проблем починит и сам. Нет, не то чтобы я отказывался. О, привет.
Смотритель подошел к нам и протянул руку, и в этот момент увидел моего мужа. Митч уставился на руку, словно не знал, что с ней делать, его лицо вспыхнуло. Смотритель перевел взгляд с него на меня и обратно.
– Пожалуй, я пойду.
Должно быть, он понимал, что у меня неприятности, судя по жалости в его взгляде. Он замешкался у двери; у него был вид, словно он хочет что-то сказать, но я поспешила к нему мимо Митча.
– Да, спасибо вам большое.
