Вернулся пианист, но он уже не выглядел таким печальным, как до этого, и я понимала почему. Он аккомпанировал роскошной блондинке в красном атласном платье, которая покачивала бедрами в такт его вступлению. Когда она обернулась и запела, я узнала в ней Шейлу. Ее красивое открытое лицо и ее сопрано притягивали. Существовала только она и все остальные, по отдельности, сидевшие на своих местах и слушавшие, как она поет.
И тогда я поняла, что среди других людей Шейлу выделяло ее счастье. Я не знала почти никого, кто бы был так безраздельно счастлив. Сидя в этом баре на крыше, я была ближе к счастью, чем когда-либо за долгое время, и все же оно не захватывало меня настолько сильно, как Шейлу. К тому времени, когда ее выступление закончилось и цветы посыпались дождем на сцену, она убедила меня, что и я однажды снова смогу быть счастлива.
Не прошло и месяца с выступления Шейлы, как я начала петь в «У Муди». Долгие годы я одевалась совершенно невзрачно, поэтому Митчу можно было не волноваться, что мужчины будут бросать на меня похотливые взгляды. У меня было только одно зеленое шелковое платье, но я не хотела надевать его, потому что оно напоминало мне о Митче. Я стала выступать в платьях, одолженных у Шейлы, подбивать ватой бюстгальтер, чтобы заполнить верхнюю часть, пользоваться ее помадой, позволять ей делать мне прическу. Моя соседка разрешала Тимми спать у нее дома во время моей ночной работы, а когда у Шейлы появился малыш Эндрю, ее муж стал смотреть за обоими мальчиками. Я выступала всего пару раз в неделю, и денег хватало лишь на небольшие карманные расходы, но работа приносила мне такую радость, какой я никогда не испытывала.
Именно по этой жизни я больше всего буду скучать.
Шейла – очень светлый человек, и она моя лучшая подруга за всю жизнь. Она никогда не осуждала меня или не выпытывала детали, но, кажется, всегда понимала, что это всего лишь временная работа и что все закончится, когда Митч вернется домой. Две недели назад она впервые произнесла это вслух, и эти слова показали мне, что насчет него она все понимала.
Той ночью я ночевала у них на кушетке после прекрасного выступления в клубе. Тимми спал на своем маленьком одеяле в комнате Эндрю. Когда малыш забеспокоился, Шейла забрала его и, сидя со мной в темноте, укачивала его. В свете уличного фонаря она казалась современной Девой Марией с длинными ногтями и макияжем. На меня она не смотрела. Когда малыш присосался к груди, она зашептала:
– Я и не мечтала, что получу этот маленький подарок. У меня ребенок. Не могу поверить. Надеюсь, что я все сделаю правильно.
– Сделаешь, – проговорила я.
– Ты поможешь мне? – спросила она.
– Конечно.
Мы сидели в тишине, пока часы не пробили два. Когда звук растаял в ночных тенях, она продолжила:
– Мы всегда тебе рады.
– Я знаю, – ответила я.
– Нет, я имею в виду, что если тебе потребуется сбежать от… от чего-нибудь.
Она посмотрела на меня. Я видела, что она хочет добавить что-то еще, но я и так понимала, что она имеет в виду, и не было нужды произносить это вслух.
Этой ночью я очень плохо спала.
Вернувшаяся официантка «Ойстер Бара» не прочь поговорить, но мои односложные ответы вынуждают ее отойти к другому посетителю. Разве она не видит, какая буря бушует у меня внутри? Когда я закрываю глаза, мне кажется, что я сижу в маленькой лодчонке среди огромного моря, но, открывая их, я убеждаюсь, что помещение вокруг меня все так же стоит на месте. Люди смеются и высасывают устриц из их раковин. Тимми ест свой пудинг и напевает какую-то песенку. Я улавливаю мотив «Всю ночь», и меня накрывает свежая волна паники. А что, если Митч вдруг задумается о том, откуда Тимми знает эту песню? Нет, это просто смешно. Я же просто могу сказать, что мы слышали эту мелодию по радио, и не совру. Я снова вытираю лоб платком.
– Вы напоминаете мне Лоррейн, мою дочку. – Женщина говорит со мной. Я смотрю на нее. Казалось, она была так увлечена своим кроссвордом, и все же я почему-то уверена, что она прекрасно осведомлена обо мне и моем напряженном состоянии. – Темные волосы, как и у вас. Зеленые глаза. Жена.
Она произносит последнее слово ледяным тоном и смотрит на меня. Ее голубые глаза – влажные и затуманенные. Скулы – высокие, прическа – опрятная. Одета в темно-синее платье с белым кружевным воротником, на губах – розовая помада. Когда-то она была миленькой.
Но я снова размышляю по поводу того, как она произнесла: «жена». Звучало, как вызов.
Маленький островок удовольствия, где начались мои отношения с Митчем, – то место, куда я часто ухожу. Это тихое побережье в широком и бурном море, и оно кажется таким далеким.
Я познакомилась с ним на фестивале голубики. В этот день все было голубым: мое платье, небо, фрукты, пироги, фермерские комбинезоны, испачканные ягодами пальцы детишек, глаза Митча. Я увидела, как он, прекрасный незнакомец с напряженным и потерянным видом, искал кого-то. Он изучал всех проходящих мимо, но явно не мог обнаружить объект своего поиска.
Я стояла с мамой за нашим прилавком с пирогами. Я заметила его, потому что никогда раньше не видела. Когда он поймал мой взгляд, его лицо разгладилось. Он стоял, словно пораженный, и я отвела взгляд, надеясь, что моя мать не заметила его нескрываемого восторга. Я делала вид, что выравниваю наши пироги в рядах, пока не почувствовала, что он рядом. Я подняла глаза, и вот он, стоял прямо передо мной, широко улыбаясь мне, и нас разделял один только стол. Я обрела дар речи и попыталась говорить спокойно, хоть внутри меня всю трясло. Жизнь в маленьком городе делает всех чужаков обольстительными и опасными.
– Не желаете кусочек пирога? – спросила я.
Он отрицательно помотал головой, и у него было такое забавное выражение лица, что я рассмеялась. Я обернулась – моя мама шепталась со своей сестрой. Отца с нами не было. Он не любил появляться в городе.
– Я хотел бы прогуляться с тобой у реки, – произнес он.
– Я вас даже не знаю.
– Ой, извини. Не могу поверить, что я это сказал, – проговорил он. – Послушай, а ты, случайно, не знаешь Бобби Миллера? Он мой двоюродный брат. А меня зовут Митч.
Легкий налет нью-йоркского акцента срывался с его идеально сложенных губ, и мне приходилось моргать и отводить глаза. Я ходила с Бобби в школу и легко обнаружила его в толпе возле стола с газировкой.
– Вон он, – проговорила я, указывая в сторону группы Бобби. Он посмотрел на них, а потом снова на меня.
– Спасибо, – сказал он. Повисла неловкая пауза, и он, казалось, решал, стоит ли еще что-то сказать. Наконец он снова заговорил: – Я знаю, что это чересчур поспешно, но не могла бы ты потанцевать со мной попозже?
Как бы я ни хотела согласиться, я не могла этого сделать.
– Я пою. Нас в зал не выпускают.
– А потом? Уверен, что река в лунном свете просто чудесна. Мы могли бы прогуляться.
