За два дня с помощью Галочки, Нины, Веры Павловны и подполковника Гуся переехала. Сначала, конечно, пришлось все отмыть, отчистить, отскрести. Семенов – верх благородства – побелил потолок. Старые обои прикрыли эстампами. Гуся раздала все, что не влезло, – мамин шкаф отправился к Галке. Придется купить узкий, двухдверный. Мамина кровать заняла сразу полкомнаты, и ее оттащили в Наришкину комнату – на время, конечно. Впихнули этажерку и тумбочку – уже хорошо. Книги на этажерку и в чемодан под кровать, пока, на время, а там купим книжные полки. Повесили мамины синие занавески, постелили скатерть с ришелье, на столик поставили синюю вазочку. Семенов притащил дрель и приладил прикроватный коврик, мамин любимый, и фотографии.
Вечером Галочка принесла Гусе холодную рыбную котлету с соленым огурцом и куском черного хлеба, и Гусе показалось, что ничего восхитительнее она не ела.
Выключила радио и улеглась. Закрыла глаза и улыбнулась – кажется, впервые за долгое время. Всё, всё.
Всё! Теперь ее никто не тронет, теперь она у себя дома, хозяйка.
Засыпая, услышала слабый стук в дверь. Отвечать не стала, не было сил. Сквозь чуть приоткрытые ресницы увидела Верочку – та вошла на цыпочках и осторожно поставила на столик тарелочку, прикрытую салфеткой. По комнате разнесся густой и сладкий запах ванили. А Гуся улетела, уплыла в глубокий, счастливый, спасительный сон.
Участковый заселился через два дня. Толстый, красномордый, надутый как индюк. Он тащил два огромных чемодана с ручками, перевязанными синей изолентой. Вслед за ним тащилась высокая, худая, изможденная бледная женщина с недовольным и злым лицом, держа за руки двух белобрысых, расхристанных пацанов.
Замершие соседи тоскливыми взглядами проводили семейку и тут же переглянулись. Нина Васильевна шарахнула дверью. Галочка взялась за оладьи. Подхватив чашку с чаем, ушла к себе Вера Павловна. Только Семенов растерянно топтался возле Галочки и жалобно спрашивал:
– А может, и ничего, пронесет? Человек же при должности, а? Вряд ли начнет хулиганить.
Галочка молчала. Настроение было паршивым. Все понимали – в их дружной квартире грядут перемены. И они не ошиблись. Ничего хорошего их не ждало – милицейские дети носились по коридору и орали как резаные. Бледная немощь – так Нина окрестила жену милицейского – торчала на кухне и без конца что-то готовила. Квартира пропахла вареной капустой: «Мой любит щи!» Мужа по имени она не называла, только «мой» и «сам».
– Деревенщина, – бросала Нина Васильевна. – Как же, новоявленные москвичи!
Так и стали звать участкового в квартире номер 14 – «мой» и «сам».
Семья участкового ела на кухне. «Питалась», – как говорила бледная немощь, которую звали Клавдией. По деревенской привычке «питались» они из одной сковородки.
На время их обеда и ужина соседи из кухни испарялись. Слышать постоянное чавканье, звук подзатыльников, стук ложек о тарелки, рыгание и прочее было невыносимо.
«Была квартира, и нету, – сетовали соседи, – была одна семья – и на тебе». А делать было нечего. Только смириться и привыкать.
На любое замечание – а делала их исключительно смелая Нина – милицейский реагировал одинаково:
– Шумно? Ватой уши заткните! А не нравится – съезжайте. Мы по прописке, у себя дома! Мы что, детей на цепь посадим?
Но постепенно все смирились – человек смиряется со всем. Только совместные чаепития и праздники на общей кухне канули в Лету – не до них, совсем не до них.
Кажется, только у Гуси все было прекрасно – с утра она убегала на работу. Устроилась она в бюро переводов почти у самого дома. Десять минут – и на месте. Ах, как она была счастлива! Тишина, разговоры на полутонах, запах книжной пыли, шелест бумаги и чернил для печатных машин. Сотрудницы, милые, интеллигентные пожилые женщины, не задавали лишних вопросов.
И еще чаепития, непременно два, а лучше три – в двенадцать, в четыре и в шесть, перед самым уходом. Свежий чай с печеньем и засахаренным вареньем, теплые булочки из булочной напротив.
В июле ей предстоял юбилей – тридцать пять. Отметить надо было дважды: на работе и, конечно, дома. Подкопив денег, Гуся бегала по магазинам в поисках вкусненького. В тумбочке стояли две банки горбуши на салат, две банки маринованных венгерских огурцов, две баночки майонеза, компот из персиков, две банки рижских шпрот, узеньких и золотистых, и югославская банка ветчины – большая удача! Нина Васильевна обещала достать сухой колбасы и приличного сыра. Накануне, отстояв полтора часа в очереди, Гуся смогла чудом купить два торта. А перед самым юбилеем пришла посылка от Яськи – любимая припудренная чурчхела, коричневая вяленая хурма, сушеный кизил, коробка с «хворостом» от Яськиной свекрови и, конечно же, фрукты: огромные персики, здоровенные груши, темный виноград. А еще две бутылки грузинского вина. Словом, празднику быть!
До поздней ночи готовила. Помогали и Галочка, и Вера Павловна. Бестолково суетилась баба Катя.
В день рождения Гуся надела новую кофточку, подушилась, подкрасилась и, сгибаясь под тяжестью сумок, пошла на работу.
– Не вино – нектар! – восторженно цокали сослуживицы. – А персики? Разве у нас такие достанешь? Благодатный солнечный край.
Удались и салаты, и закуска, а Верочкины пироги были вне конкуренции.
Подарок сотрудников Гусю ошеломил – путевка! Путевка на море, в Ялту! Ну ничего себе, а? О таком она и мечтать не смела!
Сколько лет она не была на море? Вечность. В последний раз с Юрой. Нет, лучше не вспоминать, все еще больно.
Домой шла как в тумане – августовский отпуск она проведет на море! Ура! От счастья и вина кружилась голова.
На следующий день накрыла стол для соседей – собрались по старой привычке на кухне. А где же еще, у Гуси бы не разместились.
Верочка испекла шоколадный торт, Галочка нарезала салаты, Нина Васильевна притащила коробку конфет. Подполковник Семенов и тот отличился – подарил новый утюг. Даже семейка участкового, конечно, приглашенная к праздничному столу, пришла с подарком – два роскошных китайских полотенца в жар-птицах. «Возьму на море, – обрадовалась Гуся. – Среди моих нет приличных».
Участковый, хряпнув три рюмочки на пару с Семеновым, расслабился, подобрел и поделился новостями:
– Нас должны расселить! Да, да, в скором времени! Через полгода, не позже, дадут смотровые. А там, гляди, к Новому году и переезд!
Народ и обрадовался, и погрустнел – все бессемейные, одинокие, привыкшие держаться вместе. Радовались только Клавдия, ну и, естественно, Сам.
Но скоро грусть прошла, и все принялись обсуждать обалденную, по словам Галочки, новость. Все были возбуждены – еще бы, такие события! А дальше начались переживания из-за района – уезжать из центра никому не хотелось. Но что поделать, новые дома строят только в отдаленных, так называемых спальных, районах. И все опять погрустнели – ну вот, столько мечтали и дождались, а радости нет. Как странно устроен человек, очень странно.
