Сценарии мужа по-прежнему отклоняли. Мерзавцами были объявлены все – и худсовет киностудий, и коллеги. Кругом были завистники и враги. Гуся думала: «Ей-богу, ну разве могут все быть подлецами, мерзавцами и завистниками?»
И, кстати, довольно скоро в творениях дорогого супруга и вовсе разочаровалась. Нет там никакого прорыва и нового слова! Да и вообще, если честно, все довольно банально. Такое она читала и видела сто раз – любовь, измена, производственные конфликты, предательство.
Все правильно, вечные темы, и именно вокруг них вертится мир. Но все же талант – это что-то другое. Гуся задумалась над формулировкой: талант – это то, что отличает банальность от настоящего. Талант цепляет за душу, заставляет сопереживать, гневаться, радоваться, восторгаться.
А здесь было пусто. Гуся жалела мужа. Неудачник, верящий в свою гениальность, – что может быть хуже? Это и есть самое страшное – невозможность себя оценить. В институт его взяли по паре публикаций в журналах – они действительно были неплохи. К тому же пригодились старые старухины связи – их у нее было немало. Но боже мой, пока ты еще молод, можно же что-то поменять, в конце концов найти другую профессию и перестать ненавидеть весь мир. Но разве такое мыслимо произнести вслух? Поняв это, Гуся еще больше стала жалеть мужа.
По вечерам Юрий собирал мать и жену в гостиной, и начиналась читка. Ксения Андреевна, со счастливой, блаженной улыбкой, чуть покачивая головой, слушала сына. Минут через двадцать она начинала дремать. Увлеченный, Юрий этого не замечал. Уставшая, мечтающая только о том, как бы рухнуть в постель, Гуся, скрывая зевки, слушала, слушала.
Наконец читка заканчивалась, автор ждал реакции благодарных слушателей. Требовалось льстить и восхищаться, другого не ждали.
Но вот странное дело – как только Юрик заканчивал, буквально в ту же секунду, матушка просыпалась, свежая, бодрая, готовая восторгаться. И, когда Юрий откладывал в сторону листы и поднимал глаза на мать, та начинала.
Ах, сколько же было восторженных эпитетов, сколько лестных, красивых слов! «Это прорыв в современной драматургии, это новое звонкое слово, это свежее дуновение ветра»! Проспавшая читку, Ксения Андреевна, как, впрочем, всегда, была на высоте. Сынок, смущенно потупив глаза, тихо млел. Уставшая от однообразия этих спектаклей, Гуся с облегчением поднималась с кресла:
– Спасибо, Юрочка. Ты молодец.
Из коридора слышала:
– Я тебе говорила! Брать надо было из своего круга, человека, близкого по духу, чувствующего и понимающего. А не эту… ремесленницу!
И снова все по давно известному, заезженному сценарию: матушка человек тонкий и образованный, все понимает и восхищается, а жена не понимает и оттого не восхищается. Все очень просто.
Свекровь по-прежнему считала Гусю врагом, хотя семья держалась именно на ней. Пенсию Ксения Андреевна откладывала. Это называлось «на черный день». Господи, ждать… Что может быть хуже? Куда уж хуже – считали копейки.
Себе Гуся отказывала во всем – в десятый раз ставила набойки на протекающие сапоги, закрашивала ободранные обшлага на рукавах пальто, перекрашивала анилиновыми красителями юбки и кофточки, ходила по комиссионкам в надежде купить что-нибудь не слишком поношенное и по дешевке. Покупала и с рук у коллег. Кто-то, жалея ее, отдавал вещи даром. Сначала она смущалась, краснела и не брала, а потом махнула рукой. Возьмет, одними губами скажет «спасибо» и в туалет – пореветь.
Хотелось остричь волосы, сделать короткую, модную стрижку – например, сэссон или гаврош. Но снова деньги, деньги, проклятые деньги! Ведь обновлять такую прическу надо хотя бы раз в полтора месяца. Нет, оставила длинные. В конце концов, низкий пучок и прямой пробор – ее образ, фирменный, по словам Яськи, стиль.
С подругой они почти не виделись. Влюбившись в известного эстонского телеведущего и смело бросив работу, Яська умотала в далекий Таллин.
– Почти Европа, совсем близко, – смеялась она. – До Парижа я не доехала, но расстояние сократила!
Телеведущий был бородат, белокур, синеглаз – настоящий викинг. Волевой подбородок разрезала продольная ямка.
Разумеется, Гуся с Яськой перезванивались – та восхищалась европейскими привычками выдержанных, холодноватых эстонцев.
– После Яди и ее вечных страстей, ты ж понимаешь! Я здесь просто в отпуске.
Присылала фотографии Старого города, маленьких кофеен с замысловатыми, невиданными пирожными и звала, звала в гости.
Откладывая фотографии, Гуся тихо вздыхала. «Какие там гости, о чем говорить?» Как оставишь мужа и свекровь? Оба хуже грудных младенцев.
– Не сдохнут, ты не волнуйся, – орала Яська. – И не отощают. В конце концов, они жили без тебя и не пропали!
Но Гуся сказала твердое «нет»:
– Не могу, буду переживать и что это будет за отпуск?
Первая Гусина беременность случилась, когда ей исполнилось двадцать семь. Солидный возраст для первых родов, что говорить. Когда все подтвердилось, застыла от восторга и счастья – у нас будет ребенок!
Бросилась к мужу:
– Юрочка, милый! Я к тебе с такой новостью!
Муж оторвался от пишущей машинки. Во взгляде читались испуг и раздражение:
– Что еще? Ира, я занят! И потом, ты знаешь, сюрпризы я не люблю! – Но, услышав новость, заплакал: – Ах, Ирочка, девочка! Моя любимая девочка!
И снова слезы, слезы… Юрочка сам как ребенок. Трепетный, нежный, чувствительный. Полночи лежали без сна и говорили, говорили. Мечтали. Если мальчик – точно Костенька, Константин, в честь Юриного отца. А если девочка? Гуся настаивала на Анастасии – чудное имя, и полное, и короткое!
Юра кривился:
– Прости, но есть в этом что-то простонародное, плебейское, даже холопское! Нет, точно нет!
– Причем тут «плебейское»? – расстраивалась Гуся. – А принцесса Анастасия, дочь императора? Между прочим, как и Ксения, если ты забыл! – Тонкий намек на любимую матушку.
Муж небрежно отмахивался:
– Где мы и где император? Да и потом – куда ни плюнь, везде эти Насти, Даши, Арины и Маши.
Гуся спорить не стала: она и спор – вещи несовместимые. С улыбкой согласилась, что времени «на подумать» полно, разберемся! Да и разве это главное – имя? Она гладила свой тощий, впалый живот и разговаривала с ребенком. И ей казалось, что он ее слышит.
На следующий день свекровь слегла с сердечным приступом. Сюжет развивался по знакомой, отлаженной схеме – охи и вздохи.
– Юрочка, детка! Дай мне, пожалуйста, руку, и мы попрощаемся! Какое счастье умереть на руках любимого сына! Это то, о чем я мечтала!
У сына началась истерика. Гуся предложила вызвать врача.
– «Скорая»? – усмехалась старуха. – Зачем? У меня все прекрасно. Просто время пришло. Мой дорогой, – она обратилась к сыну. – Спасибо за то, что так долго мы были вместе!
