Бритоголовый неспешной походочкой направился к выходу и вернулся, толкая перед собой кресло-каталку. Мне оставалось скрипеть зубами от бессилия. «Хотели бы прикончить — вряд ли стали бы перевязывать», — утешил Счастливчик (запасная кличка «С Кем Угодно, Только Не Со Мной») — еще один гость, высказывавшийся редко, но по существу.
Санитар играючи поднял меня и усадил в кресло. Легкость, с которой он это проделал, была даже более сильным аргументом, чем дубинка, засунутая за пояс. Выкатываясь, я снова посмотрел на ворону за окном. Проволока блеснула в первых лучах солнца. И тут мне показалось, что птица все-таки живая. Пока еще живая — потому что, вопреки старой пословице, собратья уже выклевали ей глаза.
16
Наяву старшей сестре не потребовалась лампа. Скудный красноватый свет сочился сквозь мутные от пыли плафоны на потолке. Лучше, чем ничего. И поменьше теней. Грязно-белая линия змеилась передо мной, заслоняемая иногда фигурой Анны Гнусен. Курт насвистывал что-то себе под нос, непринужденно толкая кресло. Свист и писк одновременно — это было непередаваемо. Видимо, от новизны впечатлений заработало воображение — мне представилось, будто мощный фургон для перевозки преступников двигается за толстозадой каретой «Скорой помощи». И ничего нельзя поделать с неумолимой поступью судьбы. Отчетливо понимаешь это, когда тебя везут в кресле для инвалидов. Можешь, конечно, дотянуться до рычага тормоза или схватиться за ручной привод колес. Ну и надолго ли это задержит исполнение приговора? Не больше чем на минуту. Или сколько там понадобится, чтобы призвать тебя к порядку. Уверен, что санитар Курт с радостью размялся бы, поработав дубинкой. И я решил поберечь жалкие остатки здоровья.
Потом мы свернули с белой линии на зеленую и очутились в незнакомом мне коридоре, который прежде никак не был обозначен на древе маршрутов, произраставшем на зыбкой почве моей памяти. Таблички вроде «Манипуляционная», «Второй уровень» или «Гибридная терапия» сообщали мало полезного. Кроме того, после интимной прогулки, в которую старшая сестра «взяла» мою тень, я не мог избавиться от неприятного подозрения, что она может в любой момент снова меня разбудить и предъявить следующую матрешку мнимой реальности, вложенную во вскрытое брюхо моего сна, — а та в свою очередь тоже окажется неким подобием сновидения.
Три двери и два поворота спустя Курт вкатил меня в холл, где четыре цветные линии соединялись в кастрированную радугу и вместе ныряли под сильно потертую ковровую дорожку. Не стало слышно попискивания кед Анны Гнусен, зато санитару пришлось прикладывать некоторые усилия, и я почти физически ощущал его нарастающее раздражение — будто у меня за спиной висел плотный гудящий осиный рой.
Наконец мы остановились перед большими двойными дверями. Табличка на правой створке — золотые буквы на пурпурном фоне — сообщала, что это вход в конференц-зал, но я склонялся к тому, что истине соответствует надпись на левой створке, гораздо менее красивая и, возможно, сделанная ребенком, если судить по двум ошибкам в коряво нацарапанных словах.
Сначала старшая сестра вошла одна. Курт гудел и сопел у меня за спиной; кислый запах его скоропортящегося настроения отравил мне и без того удушливое ожидание. Что может быть хуже, чем ждать, когда от тебя ничего не зависит? Только встреча, которой ты надеялся избежать.
Через пару минут Анна высунула голову в коридор и подала команду санитару. Курт втолкнул меня в помещение, которое при других обстоятельствах показалось бы просторным, светлым и перенесенным из благополучного прошлого. Собственно, таким оно и было, только моя внутренняя темнота милосердно приглушила яркость красок и не впустила лишний свет.
Благодаря огромным стрельчатым окнам, находившимся на уровне верхушек деревьев, весь зал простреливался солнцем навылет. Мало того, посреди потолка имелось стеклянное полушарие, и один из его сегментов, открытый наружу, выглядел как распахнутая дверь, обещавшая начало самого простого и легкого пути на небеса. Со времен «конференц-зала» сохранился длинный стол с продолговатой дырой в столешнице, дюжина жидкокристаллических мониторов и примерно столько же стульев. На одной стене висела огромная карта мира, на другой — пара абстрактных картин из тех, что изображают шарики козьего дерьма на снегу. Сорванные шторы лежали под окнами, покрытые многолетним слоем пыли. На ковре разве что трава не росла. Огромный диван приглашал соприкоснуться с ним задницей — моя уже ныла от долгого пребывания в контакте с жестким сиденьем. На кожаных просторах дивана почти затерялась фигура малорослого и тщедушного мужчины, одетого во все темное. В момент моего появления он протирал платочком стеклышки пенсне.
Доктор Савлов сидел за некогда роскошным столом и читал какой-то журнал. Стол был сильно подпорчен водой, которая, видимо, беспрепятственно лилась сверху во время дождя. За спиной у Савлова находилось деревянное распятие в натуральную величину. В пустых церквях я навидался их предостаточно и не мог не заметить, что голова Христа выглядит необычно — на ней не было ни волос, ни тернового венца. Вместо них — несколько десятков внедренных в череп разноцветных проводов, которые тянулись из отверстия в стене.
Курт выкатил кресло на середину зала. Человек, чье лицо скрывала бесполая маска, сидел в кресле, образующем третью вершину равностороннего треугольника. Таким образом, я оказался в центре внимания, но сам мог видеть каждого из троицы только поочередно, да к тому же рискуя свернуть себе шею. Тот, что был в маске, курил сигару, вставляя ее в отверстие между губами. Рука у него была очень маленькая, вроде бы детская, а золотистые волосы, кудряво спускавшиеся на плечи, — вроде бы женские. В общем, с добавлением Курта и Анны Гнусен мы составляли странную компанию. Даже для сновидения. И, честно говоря, я предпочел бы уже проснуться.
Черта с два.
— Итак, коллеги, если не возражаете, приступим, — сказал доктор Савлов, откладывая журнал в сторону. После этих слов коротышка водрузил на нос пенсне, а существо в маске выпустило колечко дыма и слегка наклонило голову, видимо, в знак согласия.
— Сестра Анна будет вести протокол. Прошу, — Савлов подбородком указал ей место за длинным столом, где лежали толстые обрезиненные карандаши, похожие на фаллоимитаторы, и несколько листов бумаги. Затем он обратился ко мне.
— Дорогой брат! Раз уж волей случая нам посчастливилось спасти тебя от темноты и дать тебе приют, надеюсь, ты не откажешься пройти обычную процедуру, установленную для всех новообретенных братьев и сестер Ноева кочвега?
Я слушал эту глумливо-высокопарную чушь, прикидывая: если я и впрямь откажусь, с чего начнет Курт? Пустит ли он в ход дубинку или обойдется только своими кулаками? И каким образом я дам знать, что передумал?
Между тем Савлов вещал:
— Несмотря на твое не вполне удовлетворительное физическое состояние, мы решили провести заседание комиссии как можно скорее. В некотором смысле это в твоих же интересах. От тебя требуется всего лишь отвечать на поставленные вопросы. Прошу отнестись к ним серьезно. Твои ответы будут точно записаны и в дальнейшем позволят нам сделать выводы, которые, уверен, пойдут тебе на пользу. Сестра Анна свое дело знает, не так ли?
