— Не спится? — тихо спросил он, наливая себе воды.
— Жарко, — отозвалась она, не оборачиваясь, тоже глотнула из стакана.
— Здорово зарубились сегодня, да?
— Офигенно.
— Ты ведь первый раз участвовала в таком?
— Первый.
— Почему? В Джедае часто народ соревнуется.
— Не знаю. Времени не было. Да и какой из меня атлет? Я для себя занимаюсь.
— Иногда надо. Весело же. В этом вся суть кроссфита.
— Меряться членами? — не сдержалась Алиса.
— Типа того.
Глеб ухмыльнулся.
— Мне не надо, — уперлась она, — Один раз — да, весело. Но я люблю стабильность.
Кажется, говорила не о тренировках.
— Ради чего тогда ты тренишь?
— Чтобы хорошо себя чувствовать, быть в форме.
— И адреналин тут не причем? То чувство, когда ты побеждаешь не других, а себя. Разве это получишь на обычной тренировке?
— Да.
— Но не так остро.
Он подошел почти вплотную, почти касался губами уха, продолжая говорить:
— Не так глубоко, не так сильно. Тебе нравится это, Лисичка. Ты не сможешь без этого.
— Смогу, — упрямилась она.
— Зачем?
— На адреналине легко заработать травму.
— Ты можешь выйти из дома, споткнуться на ровном месте и упасть, заработав такую же травму. Поэтому будешь дома сидеть?
— Буду.
Глеб не выдержал, развернул ее к себе лицом.
— Не будешь, — рыкнул он.
Алиса уперлась ладонями ему в грудь, пытаясь оттолкнуть. Глеб почти не чувствовал ее усилий. Он целовал ее лицо, брал в плен губы, крепко сжимал плечи, растирал кожу спины, забираясь ладонями под майку. Он ничего не говорил. Все было сказано. Устал давить на нее, доказывать. Напрямую и иносказательно. Он просто устал. Он просто хотел ее сейчас. Хотел всегда. Знал, что она хотела. И пользовался этим. Брал. Воровал. Словно пытался надышаться перед смертью, зная, что болен. Или, что она больна.
Алиса боролась собой с переменным успехом. Она то отталкивала Глеба, то прижимала к себе, то вонзала ногти в его кожу от переизбытка страсти, то лупила изо всех сил. Стонала сквозь всхлипы беспомощности. Она обожала его и ненавидела в этом момент.
— Глеб, не надо. Пожалуйста, Глебушка. Нет, нет, нет, — повторяла Алиса, как заведенная, — Не надо, не надо, не надо.
Но Глеб ее словно не слышал. Он не желал слушать. Только чувствовал. То ли уговаривал ее, что это последний раз. То ли пытался так договориться с самим собой. Он помнил все, что говорила Алиса. Помнил про Мишку. Но, как и дома, той ночью, все это не имело значения. Он просто хотел ее. Вцепился, как коршун в добычу. Как клещ в жертву. И не отпускал. Пил ее, мучил, изводил. Рвал себе душу в клочья, но не мог остановиться.
Геллер подхватил Алису, усаживая на столешницу. Она развела ноги в стороны, чтобы он устроился между них, притянула к себе, но все еще продолжала лепетать:
— Нет-нет-нет…
Дергала его за волосы, чтобы отодрать голодный рот от своей кожи, но он не поддавался. Алиса хныкала от мучительного удовольствия, снова загребая белокурые пряди пальцами, подставляя шею и плечи кусачим поцелуям.
— Нет-нет-нет.
Она заерзала, подвинулась ближе, скользнула рукой по торсу Глеба. Ладонь нырнула за резинку трусов. Геллер завыл, хрипя и кашляя, чтобы приглушить звук. Он поднял голову, чтобы взглянуть на нее.
— Я…
Что он хотел сказать, Алиса не узнала, потому что вспыхнул свет. Он ослепил их, как комета, как знамение, как огненный всполох карающего меча.
Алиса едва не упала, спрыгивая со столешницы, чтобы спрятаться за широкой спиной Геллера. С трудом, но различила в дверях кухни силуэт скудно одетого мужчины, в котором узнала отца Глеба. Присутствие и его жены она поняла по голосу.
— Ох, боже мой, — вскрикнула Настя, утыкаясь в плечо Саши, чтобы не видеть, как эрекция оттопырила боксеры Глеба, — Глаза! Мои глаза!
Почти сразу она пришла в себя и начала выпихивать мужа из кухни, приговаривая:
— Бог с ним, с творогом, Саш. Как-то и есть расхотелось. Пойдем, мы тут лишние. Помешали…
Но куда там? Старший Геллер буквально врос в пол собственной кухни. Как ни пыталась Настя, а сдвинуть его не могла.
Саша смотрел на сына во все глаза. Глеб, продолжая закрывать собой Алису, тоже не прятал взгляда.
— Глеб, мать твою! — взревел Геллер.
— Саш, тихо. Ради всего святого! Хочешь весь дом разбудить? — цыкнула Настя.
Далее Саша громким злобным шёпотом несколько минут описывал поврежденный ум сына, используя самые крепкие выражения.
Алиса тихонько поскуливала. Она понятия не имела, что хозяин дома, всегда интеллигентный и доброжелательный, вообще знает такие фигуры речи из великого и могучего. Даже Глеб не ожидал подобного от отца, который всегда умудрялся полоскать ему мозг на литературном русском. Пару раз он слышал, как батюшка поминал собаку женского пола, когда навалилась налоговая проверка одновременно на журнал и клуб. Глеб думал, что тогда Саша был в бешенстве. Нет, он всего лишь был зол и раздосадован. А в бешенстве он пребывал сейчас.
Исчерпав эпитеты и метафоры, старший Геллер выдал:
— Она, черт дери, девушка твоего друга. Твоего лучшего, **ядь, друга.
— Я в курсе, — огрызнулся Глеб, наконец, очнувшись, чтобы вставить слово.
— Так чего же ты творишь, Казанова неугомонный? Ты же…
— Ну, давай, скажи! — теперь Глеб повысил голос, — На языке же вертится. Не стесняйся. Говори! Я же, как мать, да?
— Ох, боже мой.
Саша провел по лицу ладонью. Казалось, слова сына выбили у него почву из-под ног.
— Думаешь, я сам не понимаю? Паршивая аналогия, но ведь так и есть, — продолжал Глеб, — Два друга и одна женщина. История повторяется.
— Хватит! — осадила их Настя.
Она перестала цепляться за мужа, пересекла кухню, бесцеремонно схватила Алису за руку, вытаскивая из-за Глеба, потащила ее к выходу, бросив по дороге:
— Вы двое не угомонитесь, конечно, пока не наговорите друг другу гадостей, но девочке это слушать не надо. Не орите! — закрывая плотно дверь.
Она отвела ее за руку к комнате хостела.
— Иди спать.
Алиса всхлипнула, хотела что-то сказать. Не знала, что, но рот открыла. Настя оборвала ее.
— Не надо, Алис. Просто иди спать. Утро вечера мудренее.
Подтолкнув ее к спальне, Настя сама пошла к лестнице, что вела наверх к хозяйским комнатам.
