Лиза и Туся переглянулись, одновременно
пожимая плечами.
– Света, ты что? – спросила Лиза, боязливо
подходя к ней.
– Я не хотела ничего воровать, – всхлипывала
Света. – Да, я хотела знать, о чем вы говорите, ведь со мной никто не
разговаривает! А когда все подслушала, то уже не смогла придумать ничего
своего.
Подруги снова недоуменно переглянулись.
Они ожидали чего угодно, только не
таких·признаний от высокомерной и черствой Светы. Или она только казалась
такой?
– Я думала, если выиграю конкурс, вы станете
меня замечать, – продолжала Света. – Не нужна мне была эта роль! Просто хотела,
чтобы вы увидели, что я тоже чего-то стою!
И Света заплакала с новой силой.
– Не плачь. – Лиза погладила ее по плечу.
Подумаешь, платье взяла. – Мы не обижаемся. Правда, Туся?
– Правда, – нехотя откликнулась та.
– Может, я сама бы роль уступила, если бы
выиграла. Думала, мы бы из-за этого подружились и ходили бы втроем. – Света
шмыгнула носом.
– Света, – с тихим упреком сказала Лиза; разве
дружат из-за чего-то? Дружат просто так – А со мной – нет. Со мной никто не хочет
дружить просто так!
– На, возьми. – Туся протянула ей пудреницу. –
Просто так. Припудри лицо, никто и не заметит, что ты плакала.
– Ага, – кивнула Лиза. – А то еще подумают,
что мы тебя здесь били. Пойдешь с нами за мороженым?
– Пойду, – заулыбалась Света, и Туся заметила,
что у нее тонкие, но совсем не злые черты лица и что когда она говорит, кончик
ее носа смешно дергается.
– Я не такая, как вы думаете, – на ходу
говорила Света. – Вот увидите, совсем не такая.
– А мы И не думаем, – успокаивала ее Туся.
При виде слез от ее обиды не осталось и следа.
Иногда всякий становится плохим.
15
Репетиции проходили замечательно: зал всегда
был заполнен любопытными, поэтому даже приходилось закрывать вход, чтобы раньше
времени вся школа не узнала о тайнах и тонкостях режиссерского дела.
Туся чувствовала себя хорошо как никогда.
«Когда занят важным и интересным делом, жизнь как будто поворачивается к тебе
лицом: все ждут твоего совета, все вокруг приобретает смысл», – думала она.
И только одно обстоятельство омрачало ее
радость: ей никак не удавались сцены с Егором главные сцены спектакля. Хотя
сначала Тусе казалось, что именно эти диалоги получаются у нее лучше всего.
Однажды они репетировали свидание на балконе,
и Туся была уверена, что на этот раз она превзошла саму себя. Ей казалось, что
она великолепна – еще бы! – всю глубину и силу любви, к Егору она вложила в
свои слова. Это было так прекрасно – не таиться, не скрывать своих чувств ни от
него, ни от других. Временами ее голос звенел от непритворных слез, она как
будто говорила о своей любви, а не изображала чужую.
– Ну как? – спросила она у Кахобера Ивановича,
спрыгивая со сцены. И заранее предвкушая восторженный ответ.
– Ужасно, – совершенно серьезно ответил
Кахобер. – Никогда ты не играла хуже.
Туся оторопело примолкла.
Кахобер повернулся ко всем и объявил:
– Вы можете быть свободны.
Когда они с Тусей остались одни в пустом зале,
он спросил ее без обиняков:
– Он тебе очень нравится?
– Кто? – спросила Туся и покраснела до слез.
Она сразу же догадалась, о ком идет речь.
– Тарасов, – ответил Кахобер, как будто не
замечая ее смущения.
– Очень, – призналась Туся. Глупо было
отнекиваться. – А вы откуда узнали?
– Это видно по тому, как он мешает тебе
играть.
– Наоборот, – принялась горячо убеждать Туся.
– Только благодаря ему...
Но Кахобер ее перебил.
– Нельзя видеть себя со стороны, когда ты на
сцене. А я тебя вижу. И скажу, что ты выглядишь неестественно.
– А мне казалось...
– Это иллюзия. Шекспир сказал, что жизнь –
театр, а я бы поспорил с классиком. – И Кахобер значительно пригладил усы. –
Жизнь – это жизнь, а театр – совсем другое. Любить на самом деле и изображать
любовь – это разные вещи, и ты должна это понять.
– Что же мне делать? – грустно спросила Туся.
Она думала, что именно реальная любовь к Егору
делает ее игру такой блестящей, а оказалось, что это чувство ей только мешает.
– Разлюбить его?
– Такое по заказу не делается, – улыбнулся
Кахобер. – Но постарайся не видеть его на сцене.
– Как же я могу, мы же с ним в паре!
– Я бы хотел, чтобы ты увидела не Егора, а
Ромео и... полюбила его. Поменьше думай о себе.
Кахобер повел рукой в сторону пустой сцены.
– Представь себе этих почти детей – Ромео и
Джульетту, которые погибли в твоем возрасте. Джульетта оживает только благодаря
твоему таланту. Не своди их трагедию только к своим переживаниям, и весь мир
откроется тебе.
– Я попробую, – нерешительно сказала Туся, а
про себя подумала: «Легко давать советы, если ты не влюблен».
– И еще, – продолжал Кахобер, – тебе никогда
не будет плохо, пока ты думаешь о других.
Туся недоверчиво посмотрела на учителя.
– Я все время думаю о других, а мне часто
плохо.
– Не о других, – покачал головой Кахобер. Ты
думаешь не о других, а о другом. А это разные вещи.
– Вы меня запутали, – растерянно улыбнулась
Туся. – Но я подумаю над тем,·что вы сказали.
Она еще долго сидела в зале в полном
одиночестве.
Туся думала о всех Джульеттах, о всех
влюбленных, о всех трагедиях. Она старалась сердцем проникнуть в чужие
несчастья, в чужую любовь, и с каждой минутой таких раздумий ей становилось
легче.
«Думать о других, – вспоминала она слова
Кахобера. – А что, это интересно. Как мне не стыдно, – решила она в конце
концов. – Егор жив, со мной тоже все в порядке, а значит, все еще можно изменить.
Хорошо, что наши семьи не враждуют, что он не ушел на войну... Ведь с другими
случаются несчастья и похуже».
16
До юбилея школы оставалась неделя, когда стало
известно, что Егор заболел воспалением легких и вряд ли выздоровеет к
празднику.
Спектакль был под угрозой срыва. Участники
очень нервничали, особенно Туся. Она то переживала за Егора, а то сердилась на
него за то, что срывается спектакль.
«Неужели все это было зря, – думала она. –
Даже здесь он меня бросил! Фантастическое свинство!» Порой она начинала
сетовать на судьбу за то, что та так посмеялась над ней, а временами теряла
веру в себя.
