За пострадавших лохов заступаться считалось западлом. Кидала бандиту куда ближе, чем лох. Кидала – это коллега. А лох на то и лох, чтобы его стричь.
– Ну что за тема нарисовалась? Где тут непонятка? – гаркнул Рома. – Или бицепсами мериться будем?
– Не будем, – покачал головой Художник.
– Это вы умно поступаете, – оценил Робот.
Куда руднянским мериться бицепсами с Боксером, у которого вышло интервью в «Известиях», где он расписывал перспективы развития бизнеса в области и именовался не иначе как «известным бизнесменом и меценатом»? И все чаще его видели в компании с шустрыми и вечно голодными ребятами из администрации области. Боксер становился политической фигурой. А Рудня как была, так и оставалась в глазах людей пусть чуть приподнявшейся, но все-таки шарагой голодраной шантрапы.
– Падла. – Хоша застонал, когда они вернулись на съемную хату, где их ждал дядя Леша. – Падла Боксер. Что с ним делать?
– Чмо он, и больше никто. – Художник улыбнулся.
– Чего такой веселый? – подозрительно посмотрел на него Хоша.
После свидания со спортсменами у Художника было какое-то странное состояние. Не подавленное, а приподнятое. Так всегда бывает у энергичного, смелого человека, который доходит до какой-то преграды и перед ним возникает выбор – или ты идешь дальше, карабкаешься, сбивая в кровь пальцы и коленки, а то и просто ломаешь преграду, или сдаешь назад, и тогда нет у тебя иных путей, кроме кривых да окольных.
– А потому что время пришло. Или мы их, или они нас, – просто и легко произнес Художник.
– Ты Боксеру предъяву решил сделать? – выпятил челюсть Хоша. – Ну Художник…
– Предъява. Разбор по понятиям. Что еще у нас в арсенале? Можно на него жалобу в милицию написать: мол, не дает честным братанам трудиться… Хоша, ты что? Гниду надо давить пальцами.
– На, бери, – Хоша вытащил пистолет из «дипломата». – Иди, мочи его. И заодно сотню его «быков»! Давай! – Глаза его налились кровью. Он кричал, и голос становился тоньше. Получалось по-щенячьи, а не по-волчьи.
– Хорошо, валим Боксера, – сказал дядя Леша. – А что потом? В его «совхозе» человек десять спят и видят, как его место занять. Мы им поможем.
– А они в благодарность нас и окучат, – поддакнул Хоша.
– Верно, – кивнул Художник. – У нас время есть, чтобы подумать…
Через неделю он повстречался с положенцем Тимохой в бане, в которой собирались по четвергам криминальные авторитеты. В отдельном, хорошо обставленном номере, с мягкой мебелью и видеодвойкой воровской авторитет отдыхал душой и телом с двумя пятнадцатилетними шлюхами – у них был «субботник», то есть работали бесплатно.
– С глазу на глаз бы словом перекинуться, – сказал Художник, стягивая рубашку и присаживаясь на скамью.
– Брысь, мелкота! – прикрикнул Тимоха.
Шлюх как ветром сдуло.
– С жалобой к тебе, Тимоха, – сказал Художник. – И за советом.
– Ну что ж, поможем правильному пацану, – кивнул Тимоха, поглаживая объемный волосатый живот густо татуированной лапой. – Мало вас, правильных, осталось.
К Художнику положенец относился с двойственным чувством. С одной стороны, где-то уважал его, помнил хорошо, как тот, еще пацаном, на воровском разборе принял у него из рук финку и замочил того самого беспредельщика, поднявшего руку на вора в законе. С другой стороны, эти воля, решительность и способность не останавливаться ни перед чем пугали.
– Беспредельничают в нашем городе, – выдал с грустью Художник.
– Обидели, да? – жалостливо посмотрел на своего гостя Тимоха. – И кто ж тебя, малыш, обидел?
Художник на «малыша» не обратил внимания. Он привык не обижаться ни на что, просто мотать на ус и в определенный момент ставить обидчика на место. Тимоху поставить на место он пока не мог.
– Боксер.
– Ага, – кисло скривился Тимоха. – И тебя, бедолагу, задолбал это дятел.
– Я с Боксером сидел. – Художник взял бутылку холодного пива, которую протянул ему положенец. – Тот на зоне беспредельничал. Зону без основания, лишь по дури своей, на бунт поднял. Люди пострадали. На воле беспредельничает. Он плохой человек.
– И что же ты с ним делать хочешь?
– Мочить, – просто произнес Художник.
– Ага. – Тимоха посмотрел на гостя зло, из-под сросшихся кустистых бровей. – Кто ты такой, чтобы Боксера мочить? Ты Япончик? Или Паша Цируль? Или, может, ты Вася Бриллиант, восставший из гроба?
– Мы перед ним лапки сложили, да?
– Ты хочешь сказать, Художник, что право на такой базар заработал?
– Хочу заработать.
Тимоха напряженно посмотрел на него и сказал:
– Мочить, так всех. Одну осу раздавить – другие больнее кусаться станут.
– Ничего. Жало им повыдергиваем. Крылышки подпалим. Много не налетают, – пообещал Художник.
– И кто это сделает?
– Мы сделаем.
– Быстрый ты пацан. Резкий…
– Только риск большой. Правильно как: много сделал – много получил.
– Что ты хочешь получить?
– Когда Боксер отбудет в мир иной, ликеро-водочный комбинат без смотрящего ока останется.
– Хочешь к раздаче поспеть?
– Хочу.
Тимоха задумался.
– Что, дорого прошу? Так оно никогда ничьим, кроме Боксера, не будет, – сказал Художник.
– Ага, – согласился Тимоха. – Ты на ходу подметки режешь, малыш… Отвечаешь за свои слова?
– Отвечаю, – сказал Художник. – Только помощь нужна будет. Всех боксерских парней мы при всем желании на колбасу не пустим.
– Поможем, чем можем. Только главную работу ты сделаешь.
– Сделаем… Месяца полтора на раскачку – и тушите свечи.
– Я тебя за язык не тянул, Художник, – с угрозой произнес Тимоха. – Ты сам это сказал.
– Сказал – отвечу.
– Еще как ответишь…
Вышел из бани Художник, когда светила полная луна. На улице шел пушистый снег. Было не слишком холодно, но Художника бил озноб. Все, пути назад он отрезал.
В машине его ждал Шайтан. Он скучал, листая книгу Лазарева «Диагностика кармы», зачитанную им до дыр.
– Быстро ты, – сказал он, заводя машину.
– Так вопрос небольшой. Теперь или мы…
Или нас…
– Художник, конечно, мы, – уверенно произнес Шайтан. – Надо было давно этим бугаем заняться.
– Давно – не надо. Сейчас – самое время.
Художник давно понял, что одно из основных искусств выживания в мире – совершать не только правильные и продуманные поступки, но, главное, своевременные.
