Во Франции известие о гибели Великой армии вызвало всеобщее потрясение, тем более сильное, что страна не была к такому готова. Ведь еще недавно французские газеты прославляли вступление Наполеона в Москву как нечто «выходящее за пределы всего, что давала нам доселе его полная чудес история»
[1134]. Правда, отступление из Москвы, как ни приукрашивалось оно в 27-м и 28-м бюллетенях Наполеона, встревожило Францию. «Мы начали пробуждаться от сна», - вспоминала герцогиня Л. д’Абрантес; и все-таки окончательное пробуждение «было ужасно»
[1135]. Опубликованный 16 декабря в парижском официозе «Moniteur» 29-й бюллетень ошеломил французов
[1136]. Одна его фраза о том, что-де из-за морозов «армия, столь блестящая еще 6 ноября, 14-го имела уже иной вид, почти без кавалерии, без орудий, без транспорта»
[1137], сказала почти все - остальное дорисовывало воображение. Вся страна была повергнута в траур. Повсюду, с верхов до самого низа социальной лестницы, начался ропот.
Катастрофой, случившейся с ним в России, потрясен был и сам Наполеон. Перед нападением на Россию он взвесил, казалось, все: ее военный потенциал, способности русских генералов, количество и качество солдат и вооружений, - но сражаться ему пришлось со всем российским народом, которого он, прикидывая свои шансы на победу, опрометчиво не принял в расчет. Вот в чем была его главная, роковая оплошность, более важная, чем недоучет российских пространств и морозов, оплошность, тем более непостижимая, что он с 1808 г. уже страдал от нее в Испании. Иначе говоря, против него вновь сработал испанский синдром, теперь многократно большего масштаба, ибо Россия предстала перед Наполеоном как «Испания без границ».
Глава IV Начало конца
Меня свергли не роялисты или недовольные, а иностранные штыки.
Наполеон
1. Очередная (шестая!) коалиция
В декабрьские дни 1812 г., когда Франция скорбела о гибели своей Великой армии, Россия упивалась триумфом над «современным Аттилой». Александр I и М. И. Кутузов, естественно, радовались больше всех. «Я почитаю себя щастливейшим из подданных Вашего Величества», - написал фельдмаршал царю 7 декабря
[1138]. Но Кутузов лучше, чем кто-либо, видел и дорогую цену победы, одержанной, глядя со стороны, легко и быстро. Не говоря уже о разоренных городах и селах России (включая сожженную Москву), о гибели неисчислимого множества ее хозяйственных, культурных и прочих ценностей, сравним две армии.
Ведь как ни осторожничал светлейший, руководимая им победоносная русская армия, преследуя Наполеона, понесла потери немногим меньшие, чем побежденная и «почти истребленная» французская армия. Документы свидетельствуют: Великая армия Наполеона вышла из Москвы численностью 115,9 тыс. человек, получила в пути подкрепления в 31 тыс., а на границе от нее осталось 14,2 тыс. человек
[1139] (общие потери - 132,7 тыс. человек
[1140]); Кутузов вышел из Тарутина во главе 120-тысячной армии (не считая ополчения), получил в пути как минимум 10-тысячное подкрепление, а привел к Неману 27,5 тыс. человек
[1141] (потери - не менее 120 тыс. человек). Стендаль был близок к истине, заявив, что «русская армия прибыла в Вильно не в лучшем виде», чем французская
[1142]. Поэтому Кутузов в рапортах царю 1, 2 и 9 декабря настойчиво предлагал дать армии отдых в Вильно «до двух недель», ибо, «если продолжить дальнейшее наступательное движение, подвергнется она в непродолжительном времени совершенному уничтожению»
[1143].
Александр I, однако, потребовал «следовать беспрерывно за неприятелем» из пределов России в Европу. Он прибыл в Вильно вместе со своим alter ego А. А. Аракчеевым 11 декабря, а 12-го, в день своего рождения, принял у себя всех генералов и приветствовал их словами: «Вы спасли не одну Россию. Вы спасли Европу»
[1144]. Кутузову царь лично вручил высший воинский орден империи - Св. Георгия I степени.
Кутузов достиг вершины своей полководческой славы, казавшейся ему самому невероятной. В откровенном разговоре с А. П. Ермоловым он признался: «Голубчик! Если бы кто два или три года назад сказал мне, что меня изберет судьба низложить Наполеона, гиганта, стращавшего всю Европу, я, право, плюнул бы тому в рожу!»
[1145] Но с заграничным походом светлейший не торопился и предпочел бы вообще обойтись без него. «Ваш обет исполнен, - говорил он царю, - ни одного вооруженного неприятеля не осталось на русской земле. Теперь остается исполнить и вторую половину обета: положить оружие»
[1146]. Но Александр I, переживший взлет от глубочайшего унижения к высочайшему торжеству, не хотел останавливаться на достигнутом.
Победа над «всемирным бичом» зла показалась царю столь грандиозной, что он не посмел объяснить ее ни патриотическим подъемом народа и армии, ни собственной твердостью, а целиком отнес ее к Богу. «Господь шел впереди нас, - говорил Александр князю А. Н. Голицыну. - Он побеждал врагов, а не мы!» Эту мысль царь выразил и в манифесте к россиянам от 25 декабря 1812 г.: «Итак, да познаем в великом деле сем промысел Божий!»
[1147] На памятной медали в честь победы 1812 г. над Наполеоном Александр повелел отчеканить: «НЕ НАМЪ - НЕ НАМЪ - А ИМЕНИ - ТВОЕМУ»
[1148]. Вдохновляясь «промыслом Божьим», он решил, что недостаточно отомстить «исчадию революции», врагу всех «Божьих помазанников» (феодальных монархов) и своему личному - за Аустерлиц и Фридланд, Смоленск и Москву, за подневольные обеты Тильзита и Эрфурта только изгнанием его из России. Теперь Александр посчитал возможным, с Божьей помощью, достроить шестую коалицию, возглавить ее и стать на правах коалиционного вождя Агамемноном Европы. Ради этого он проявил столько инициативы, настойчивости и энергии, что можно согласиться с мнением русских придворных историков: «Без Александра не было бы войны 1813 г.»
[1149]
