Бой у Городечны нельзя признать решительной победой Шварценберга и Ренье. Но инициативу они у Тормасова, безусловно, перехватили. Наполеон был так доволен этим, что исходатайствовал у Франца I фельдмаршальский жезл для Шварценберга
[883]. Впрочем, Наполеон не обольщался ни успехом у Городечны, ни самим Шварценбергом, сказав о нем позднее: «Я сделал его фельдмаршалом, но не мог сделать из него генерала»
[884].
Итак, война принимала затяжной характер, а этого Наполеон опасался больше всего. Растягивались его коммуникации, отставали обозы, а главное, росли потери: в боях, от дезертирства, болезней и мародерства. Досадуя на затруднения с продовольствием, бездорожье, пространства России, непокорность местного населения, солдаты Великой армии (надо признать, в основном не французских частей, в первую очередь немецких - вестфальских, баварских и пр.) чинили грабежи и насилия, мародерствовали. 2 июля генерал А. Дюронель, который вскоре будет назначен военным комендантом Москвы, почтительно доносил Наполеону, что весь район от Воронова до Лиды в Белоруссии «разграблен войсками Его Величества короля Вестфальского», т. е. Жерома Бонапарта
[885].
Наполеон понимал, насколько губительно отражается на моральном духе войск мародерство, и пытался пресечь его суровыми мерами в зародыше. Уже 21 июня в Вильно он приказал судить военным судом всех уличенных в мародерстве, которые тем самым «позорят имя француза», и казнить их в 24 часа
[886]. В архиве Санкт - Петербургского ИРИ РАН хранятся подлинные экземпляры приказов Наполеона и смертных приговоров военного суда от 8, 9, 11 июля (н. ст.), согласно которым расстреливались порознь и партиями солдаты и чиновники за грабежи и «грубое обращение» с местными жителями
[887]. Однако даже такие крайние меры не давали желаемого эффекта, ибо применялись не везде и не всегда. Гвардия не грабила, потому что ни в чем не нуждалась. Из армейских же корпусов только 1-й корпус Даву сохранял примерную дисциплину: «...беспощадный маршал не допускал мародерства, и его расправа была коротка»
[888]. Другие корпуса - одни в меньшей, другие в большей степени - мародерством грешили.
Между тем возможность использовать местные ресурсы сводилась к минимуму, почти к нулю из-за сопротивления народа. Следуя «русскому правилу “Не доставайся злодею!”», горожане и крестьяне повсеместно сжигали продовольствие, угоняли скот, а сами уходили вместе с армией, в ополчение и в партизаны. «Лошади и скот - все исчезало вместе с людьми, и мы, - вспоминал А. Коленкур, - находились как бы среди пустыни»
[889]. Наполеон уже предчувствовал, что ему «предстоит новая Испания, но Испания без границ»
[890].
Узнав о соединении армий Барклая де Толли и Багратиона в Смоленске, Наполеон утешился было надеждой вовлечь россиян в генеральное сражение за Смоленск как «один из священных русских городов» (это-его выражение
[891]) и разгромить сразу обе их армии. Кстати, Александр I в письме к Барклаю радостно признал, что соединение двух армий произошло «противно всякому вероятию»
[892]. Зато боевой дух обеих армий был теперь выше «всякого вероятия». В такой ситуации и с учетом того обстоятельства, что численное превосходство французов на главном театре военных действий уже перестало быть угрожающим (обе русские армии насчитывали 130 тыс. человек, а Наполеон, по данным русской разведки, имел не более 150 тыс.)
[893], Барклай решил дать противнику сражение за Смоленск. Наполеон мог только радоваться такому решению: казалось, долгожданная, решающая все и вся победа - в его руках, но... только показалось.
Три дня, с 4 по 6 августа, корпуса Н. Н. Раевского и Д. С. Дохтурова с отдельными дивизиями П. П. Коновницына, Д. П. Неверовского и принца Е. Вюртембергского защищали город от подходивших, один за другим, трех пехотных и трех кавалерийских корпусов противника. Когда же Наполеон стянул к Смоленску все свои силы и после уничтожающей артиллерийской бомбардировки начал общий штурм города, Барклай де Толли вновь увел русские войска из - под его удара. 6 августа французы вступили в Смоленск, напоминавший собою, по их впечатлениям, «извержение Везувия», «громадный костер, покрытый трупами и ранеными», «пылающий ад»
[894]. К досаде Наполеона, этот «ад» был пуст: не только русские войска, но и почти все жители города оставили его, ушли на восток. Призрак победы, второго Аустерлица, за которым Наполеон тщетно гнался от самой границы, и на этот раз ускользнул от него.
Разочарование Наполеона, не желавшего углубляться в пространства России и потому возлагавшего такие надежды на Смоленск, было столь велико, что он решил даже закончить «первую русскую кампанию» в Смоленске. «Мы отдохнем, опираясь на этот пункт, - так объяснил он свой план соратникам, - организуем страну и тогда посмотрим, каково будет Александру <...>. Я поставлю под ружье Польшу, а потом решу, если будет нужно, идти ли на Москву или на Петербург»
[895].
Шесть дней размышлял Наполеон в Смоленске и вынужден был от этого плана отказаться. Выяснилось, что зимовать в Смоленске нельзя, так как прокормиться за счет местных ресурсов армия не могла, а подвоз продовольствия из Европы сулил чрезмерные расходы и трудности. Приходилось думать о прекращении уже не одной кампании, а войны вообще.
Именно в Смоленске Наполеон впервые попытался вступить с Александром I в переговоры о мире - через пленного генерала П. А. Тучкова
[896]. Предлагая заключить мир, он угрожал на случай отказа: Москва непременно будет занята, а это обесчестит русских, ибо «занятая неприятелем столица похожа на девку, потерявшую честь. Что хочешь потом делай, но честь уже не вернешь!»
[897] Александр на это предложение Наполеона (как и на все последующие) не ответил.
