Вернемся теперь к последним январским дням 1809 г. Узнав не только о вооружении Австрии, но и о каких-то (без подробностей) темных интригах Талейрана и Фуше, Наполеон оставил армию в Испании, 23 января примчался в Париж и 28-го затребовал к себе в кабинет шесть высших сановников империи. То были архиканцлер Ж. Ж. Р. Камбасерес, архиказначей Ш. Ф. Лебрен, президент Финансовой ассамблеи Е. П. Монтескью, военно - морской министр Д. Декре, Фуше и Талейран (в качестве обер-камергера двора). Все они стали свидетелями, а Талейран-еще и жертвой знаменитой сцены, сотни раз описанной в исторической и мемуарной литературе, - сцены, о которой ее очевидцы «не могли до гробовой доски вспоминать без содрогания»
[620].
Все началось как обычно: Наполеон сел за свой рабочий стол и пригласил всех собравшихся сесть. Заговорил он жестко, но без особого раздражения, о том, что имперские сановники, включая министров, много, хотя и зачастую не то, говорят, но мало что делают, плохо выполняют свои обязанности, причиняя тем самым вред государству. Поскольку он не называл конкретных лиц, сановники, встревоженные ожиданием персональных разборок, стали успокаиваться. Но вдруг император встал. Все моментально вслед за ним поднялись. Талейран, возможно предчувствуя любую кару, вплоть до виселицы, прислонился к камину. Наполеон пошел прямо на него, остановился перед ним лицом к лицу, почти вплотную, и какие-то мгновения так смотрел на него, будто норовил испепелить его взглядом. В зале наступила мертвая тишина. Талейран побледнел и опустил глаза. «Вы вор, мерзавец, человек без чести! - стал кричать на него император в таком порыве гнева, что казалось, он готов сейчас же расстрелять обер-камергера или повесить. - Для вас нет ничего святого, вы всех предавали и продавали! Вы продали бы и родного отца!»
Талейран стоял у камина с лицом «бледнее смерти», молча и неподвижно, точно окаменел (по - русски можно было бы сострить: «окаминел»). А Наполеон словно хлестал его по лицу новыми обвинениями - в том, что Талейран подстрекал императора к расправе с герцогом Энгиенским и уговаривал впутаться в войну с Испанией, а теперь хулит и ту расправу, и эту войну. «Он все ему перечислил, - читаем у А. 3. Манфреда, - весь длинный список предательств и преступлений; в нем недоставало главного - эрфуртской измены; о ней он не знал». Последние слова Наполеон произнес, буквально содрогаясь от бешенства и отвращения к Талейрану: «Почему я вас не повесил на решетке Карусельной площади! Но берегитесь, это сделать еще не поздно! Вы дерьмо в шелковых чулках!» С этими словами Наполеон вышел из кабинета, хлопнув дверью.
Талейран стоял по-прежнему как изваяние, ничего не выражая ни жестом, ни взглядом. Его коллеги смотрели на него с ужасом, видя, что на нем, как говорится в таких случаях, лица нет. Но это «дерьмо в шелковых чулках», уже преодолев страх, внутренне торжествовало: ему стало ясно, что Наполеон, хоть и проведал о чем - то, «не знает ничего (цитирую Е. В. Тарле. - Н. Т.) ни об эрфуртских похождениях своего бывшего министра, ни о том, что перед ним стоит “Анна Ивановна”, шпионящая и теперь, после Эрфурта, в пользу и за счет императора Александра I. Значит, непосредственной опасности расстрела нет»
[621].
Действительно, на следующий день император распорядился лишить Талейрана звания обер-камергера двора - только и всего! Не на радостях ли по этому случаю Талейран в тот же день, 29 января, продал себя Меттерниху? Должно быть, порадовался вместе с ним и Фуше, вообще (пока!) избежавший всякого наказания, - Наполеон уволит его с поста министра полиции лишь 2 июня 1810 г. Между тем император, конечно же, был информирован о конфиденциальных встречах Фуше и Талейрана
[622] (ранее не переносивших друг друга), ибо кроме полиции во главе с Фуше он имел другую, более тайную полицию, следившую за самим Фуше, плюс еще бывший адъютант и друг Наполеона А. М. Лавалетт (женатый на Эмилии Богарне - племяннице Жозефины) «следил за этой другой полицией, следившей за Фуше»
[623].
Здесь надо согласиться с А. 3. Манфредом, который так оценил терпимость Наполеона к Талейрану и Фуше в январские дни 1809 г.: «Бросив публично в лицо Талейрану обвинения, косвенно, через Талейрана ударив и по Фуше, он оставил того и другого на свободе. Более того, он сохранил за ними общественное положение, влияние, возможность безнаказанно приносить вред. Это значило сохранять в штабе армии на высших командных постах изменников и врагов. Наполеон в 1809 г. не знал еще, что тот и другой изменники в самом точном смысле этого слова. Но он уже достоверно знал, что они враги. Разве этого не было достаточно, чтобы их уничтожить? Император проявил странное великодушие или пренебрежение к опасности»
[624]. Все это в принципе верно. Но, думается, в «странном», на взгляд Альберта Захаровича, великодушии Наполеона был все-таки тот управленческий расчет, о котором (напомню читателю) сам Наполеон говорил в Тильзите Александру I, имея в виду одиозных, но талантливых министров: «Лучше объездить их, чем сокрушить».
В такой ситуации Наполеон, уже информированный о военных приготовлениях Австрии, спешно и не без труда мобилизовал 300 тыс. солдат (кроме тех, примерно стольких же тысяч, отныне и до конца его правления занятых в Испании). Он вызвал из Испании лучших своих маршалов - Ланна и Массена, присоединил к ним Даву и Бессьера, сам лично возглавил гвардию и стоял наготове, не начиная, вопреки своему обыкновению, опережающих действий. Для него было важно показать не только Франции, но и России, что начинает эту войну Австрия. Он еще надеялся, что в таком случае Россия согласно Эрфуртской конвенции выступит в союзе с ним против Австрии.
Вечером 12 апреля 1809 г., когда Наполеон был на оперном спектакле, ему передали экстренное известие: 10 апреля войска эрцгерцога Карла вторглись в Баварию (союзную с Францией), открыв тем самым военные действия против Франции без официального объявления войны. Для Наполеона это известие не стало неожиданностью: его военная машина, уже готовая к контрудару, была запущена моментально. В три часа ночи с 12 на 13 апреля он сел в походную коляску и помчался через Страсбург в Донауверт, где уже были приведены в боевую готовность авангарды французской армии и куда он прибыл 17-го. Перед отъездом из Парижа он заявил окружающим: «Через два месяца я заставлю Австрию разоружиться»
[625]. Запомним эти слова.
В первый же день по прибытии в Донауверт Наполеон обратился к своим войскам с воззванием: «Солдаты! Вы были рядом со мной, когда австрийский император прибыл на мой бивак в Моравии (после битвы при Аустерлице. - Н. Т.) и клялся мне в вечной дружбе. Побежденная в трех кампаниях Австрия своим существованием обязана нашему великодушию, и три раза она нарушала свои клятвы! Прежние наши успехи служат залогом победы, ожидающей нас и теперь. Вперед! И пусть враг, увидев нас, узнает своих победителей!»
[626]
