Может быть, если бы Наполеон задержался в Испании еще на несколько дней, армия Джона Мура была бы уничтожена, французы вернули себе контроль над Португалией, и тогда английский парламент, как полагает О. В. Соколов, «не дал бы и ломаного гроша для финансирования боевых действий на суше»
[570]. Но 18 - 19 тыс. английских солдат уцелели и были снова задействованы (с необходимыми подкреплениями) в Испании, а вместо Мура там появился Веллингтон. С другой стороны, мог ли Наполеон ради «погони за Муром» задержаться в Испании хотя бы на считаные дни? Ведь он узнал, что Австрия, используя его затруднения в Испании (один Байлен чего стоил!), готова начать против него войну - четвертую за последние десять лет! Эмиль Людвиг резонно рассудил, что для Наполеона «по - настоящему справиться с Испанией возможно было только в том случае, если русский царь будет держать Австрию за горло»
[571]. Русский царь, как мы увидим, на это не пошел.
В результате то, что Наполеон посчитал или, точнее сказать, старался представить в письмах к принцу Евгению и королю Жерому, окончанием испанского синдрома, оказалось, по меткому определению Мишеля Франчески и Бена Вейдера, «только ремиссией в раковом заболевании Испании, от которого уже нельзя излечиться»
[572]. Народ Испании, изнывавший под гнетом своих феодалов, инквизиторов, коронованных «дегенератов», отвергал безоговорочно и всецело антифеодальные, глубоко прогрессивные реформы Наполеона, предпочитая отечественное ярмо навязанным извне свободам. Позднее Наполеон признал: «Я совершил ошибку, вступив в Испанию, поскольку не был осведомлен о духе нации. Меня призвали гранды, но чернь отвергла»
[573]. Эта «чернь», т. е. именно народ Испании, который рабски терпел собственных угнетателей, по отношению к Наполеону как «освободителю» оказался нетерпим и был непобедим. К тому же на помощь испанцам вновь пришли англичане.
Оставшиеся в Испании маршалы Наполеона (Сульт и Журдан, Виктор и Мортье, Монсей и Мармон, некоторое время Ней и Массена) не смогли - отчасти из-за постоянных (в отсутствие императора!) дрязг между собой - усмирить испанцев и выдворить из Испании англичан. Только Сюше, один из всех, с 1809 по 1813 г. неизменно брал верх и над испанцами, и над англичанами; он не только бил противника в чистом поле при Мариа, Бельчите, Сагунте и штурмом брал города (тот же Сагунт, Таррагону, Лориду, Валенсию), но и умело, без лишней жестокости налаживал гражданское управление завоеванными областями. Наполеон в 1814 г. сказал о нем: «Если бы у меня было два таких маршала, как Сюше, я не только завоевал бы Испанию, но и сохранил бы ее»
[574]. Увы, другого такого маршала у Наполеона не нашлось (Ланн, так много успевший сделать в Испании от Туделы до Сарагосы за четыре месяца 1808 - 1809 гг., в 1809 г. погиб). Отныне и до конца Наполеон вынужден был содержать в Испании огромную армию (к 1812 г. - до 400 тыс. человек) и все свои новые войны, включая поход в Россию, вел как бы одной рукой - другая его рука оставалась занятой в Испании.
2. Эрфурт
Союз между Наполеоном и Александром I, так много значивший и (после Тильзита) еще более обещавший, был обречен на недолговечность. Александру сразу же пришлось иметь дело с угрожающей оппозицией тильзитскому курсу. Он, конечно, предвидел, что его союз с «антихристом» раздосадует дворянство и духовенство России, но не ожидал от них такого взрыва недовольства. Первой его вестницей стала императрица - мать Мария Федоровна. Она встретила сына после Тильзита вместо поцелуев словами: «Неприятно целовать друга Бонапарта»
[575]. Отовсюду к царю стекались донесения о невидальщине, которую Ф. Ф. Вигель определил не без преувеличений так: «От знатного царедворца до малограмотного писца, от генерала до солдата, все, повинуясь, роптали с негодованием»
[576]. Само слово «Тильзит», как заметит А. С. Пушкин, стало «обидным звуком» для русского слуха.
Повсеместный ропот порождал заговорщические толки, которые начались сразу после Тильзита и не смолкали вплоть до 1812 г. В придворных кругах нарекли Александра I «приказчиком Наполеона» и планировали «постричь императора в монахи», а на престол возвести его сестру Екатерину Павловну
[577], памятуя, что Екатерина Великая - эта, как назвал ее Д. Г. Байрон, «драчливейшая баба из цариц»
[578] - была удачливой, тогда как воцарявшиеся после нее мужчины (и Павел I, и Александр I) оба оказались неудачниками.
Александр знал об этих толках если не все, то многое и должен был учитывать взгляды и планы оппозиции в своих отношениях с Наполеоном. В откровенном письме к Марии Федоровне (не ранее 26 августа 1808 г.) он, вероятно, с расчетом на то, что письмо прочтут, кроме адресата, другие оппозиционеры, объяснил: пока Франция обладает военным превосходством, Россия должна поддерживать «хорошие отношения с этим страшным колоссом, с этим врагом», должна «примкнуть на некоторое время» к нему в качестве союзника и под прикрытием союзного договора «увеличивать свои средства и силы», готовиться «среди глубочайшей тишины» к новой борьбе при более выгодном для России соотношении сил
[579].
Исходя из этого, Александр назначил своим послом в Париже «твердого защитника интересов России» боевого генерала Петра Александровича Толстого - «цареубийцу» и (подобно его родному брату обер-гофмаршалу Николаю Толстому) врага Франции. Честный Толстой отказывался от этого назначения, ссылаясь на то, что он не дипломат. Царь заявил, что ему на месте посла при Наполеоне нужен «вовсе не дипломат, а храбрый и честный воин»
[580]. Толстой вынужден был принять назначение, хотя его жена пала перед ним на колени, умоляя его «не ехать к врагу рода человеческого»
[581]. «Враг рода человеческого» устроил Толстому великолепный прием в Фонтенбло. Взяв посла под руку, он говорил ему, что дни, проведенные с Александром I в Тильзите, считает «лучшими в своей жизни» и что к русскому народу преисполнен «величайшего уважения»
[582]. Наполеон поселил Толстого в роскошном особняке, выкупив его у И. Мюрата за 1 млн франков
[583], приглашал его на приемы - в числе особо доверенных лиц - к себе и Жозефине, но Толстой не поддавался на все эти любезности, ни разу не позволил себе смягчить в разговорах с Наполеоном то ледяное, то скорбное выражение лица и вообще делал все от него зависящее, чтобы привести русско-французские отношения к разрыву.
