Официально Александр I объявил вторую с 1805 г. войну Франции манифестом от 16 ноября 1806 г.
[304] Наполеон, как только узнал об этом, по своему обыкновению стремительно пошел навстречу русским войскам и 19 декабря занял Варшаву - бывшую столицу Польши, а теперь город и стратегический пункт на крайнем востоке прусского королевства. Новая война между Россией и Францией запылала на исконно польских землях. Напомню читателю, что трижды, в 1773, 1793 и 1795 г., Польшу, «эту несчастную страну (цитирую Д. Чандлера. - Н. Т.), делили ее мощные и прожорливые соседи - Россия, Пруссия и Австрия»
[305]. Теперь, в 1806 г., Польша встречала Наполеона с восторгом и надеждой на него как на освободителя, способного восстановить единую, неделимую и независимую Польшу. Наполеон, однако, хотя и сочувствовал полякам и даже использовал «польские легионы» в составе своей Великой армии, не торопился оправдывать их надежды. «Мне хотелось бы сделать Польшу независимой, но это трудное дело, - говорил он Л. А. Бурьену. - Австрия, Россия и Пруссия все отрезали себе от этого пирога; если зажечь спичку, кто знает, чем кончится пожар. Мы должны оставить это дело хозяину всего - времени»
[306]. Время покажет, что Наполеон и тогда считал вероятным (несмотря на две войны!) союз Франции с Россией, при котором восстановление независимой Польши (Речи Посполитой, как она называлась) было бы невозможно, ибо означало отказ Пруссии, Австрии и России от всех польских территорий.
Кампания 1806 г. в Польше ужаснула французов (россиян - тоже, но лишь отчасти) погодными и дорожными условиями. «Здесь не четыре, а пять стихий, - досадовал Наполеон. - Пятая стихия - грязь». Эта «пятая стихия» лишила Наполеона его важного козыря - быстроты маневра: любой род войск «останавливали непроходимые грязи, среди коих тонули пушки и обозы, вязли люди и лошади, все движения замедлялись»
[307]. К вязкой грязи добавились снежные метели и каменевшие от мороза ухабы. Все кареты Наполеона сломались в грязи польских дорог, а карета обер-гофмаршала М. Дюрока опрокинулась на ухабах, переломив ему ключицу
[308]. В этих условиях война приняла затяжной позиционный характер, а в такой войне неожиданно проявил себя с лучшей стороны генерал от кавалерии барон Леонтий Леонтьевич Беннигсен (1745 - 1826 гг.), один из главных убийц Павла I, слывший, подобно М. Ф. Каменскому, соратником великого генералиссимуса А. В. Суворова, хотя под командованием Суворова он участвовал только в подавлении польского восстания 1794 г.
Беннигсен отказался выполнять приказ Каменского об отступлении в Россию и продолжил боевые действия. Фигурально говоря, он сыграл вничью 26 декабря 1806 г. при Пултуске (в 35 км севернее Варшавы) с лучшим из маршалов Наполеона Ж. Ланном. Правда, Беннигсен имел здесь более чем двойное превосходство в силах: 45 тыс. человек против 20 тыс. у Ланна
[309]. Но именно Беннигсен и вынужден был с наступлением ночи отступать от Пултуска на север. Впрочем, Ланн не имел ни сил, ни возможностей его преследовать. Е. В. Тарле так подытожил эти события: «Сражение окончилось без явного перевеса в ту или иную сторону, и, как всегда в таких случаях бывает, обе стороны рапортовали своим государям о победе. Ланн донес Наполеону, что русские с тяжелыми потерями отброшены от Пултуска (здесь-то налицо большая доля правды. - Н. Т.), а Беннигсен донес Александру, что он разбил самого Наполеона (которого и в помине не было ни в Пултуске, ни даже в далекой окружности от Пултуска)»
[310].
Благодарный Александр I в ответ на такое донесение назначил Беннигсена главнокомандующим всеми русскими войсками в Польше, вместо уже отбывшего на родину М. Ф. Каменского. В новой роли главнокомандующего Беннигсен 8 февраля 1807 г. под г. Прейсиш - Эйлау (ныне Багратионовск Калининградской области) выстоял в генеральном сражении с самим Наполеоном.
Соотношение сил в пехоте и кавалерии было примерно равным - при большом преимуществе русской артиллерии. Новейшие подсчеты А. А. Панченко (на основе сопоставления различных данных) показывают, что Наполеон имел от 59 до 75 тыс. человек и 200 орудий против 70 - 75 тыс. человек (включая 8-тысячный прусский корпус генерала А. Б. фон Лестока) и 400 орудий у Беннигсена
[311]. По общему мнению очевидцев и участников битвы при Эйлау, такого кровопролития история войн еще не знала. «С самого момента изобретения пороха никто никогда не видел столь ужасных последствий его применения», - вспоминал барон М. де Марбо
[312]. К тому же эта «страшная бойня» происходила в «почти невозможных погодных условиях», в снежную пургу при морозе до 30°
[313].
Об ожесточенности битвы говорит тот факт, что корпус маршала П. Ф. Ш. Ожеро, занимавший позицию в центре французской армии был почти полностью уничтожен (главным образом огнем русской артиллерии). «Из 15 тысяч бойцов, имевших оружие в начале сражения, - вспоминал М. де Марбо, бывший тогда адъютантом Ожеро, - к вечеру осталось только 3 тысячи под командованием подполковника Масси. Маршал, все генералы и все полковники были убиты или ранены»
[314]. Сам Наполеон в тот день едва не погиб. Он стоял с гвардией на командном пункте посреди городского кладбища, что выглядело символичным для такой «страшной бойни». Русские ядра со свистом пролетали над его головой, обламывали и бросали к его ногам ветки стоявших рядом с ним деревьев. Император оставался неподвижен на своем месте, рассылая во все стороны адъютантов с приказами. Хорошо сказано об этом у Е. В. Тарле: «Наполеон всегда считал, что главнокомандующий не должен рисковать своей жизнью без крайней необходимости. Но тут, под Эйлау, он видел, что снова, как под Лоди, как на Аркольском мосту, наступила именно эта крайняя необходимость. Но там, под Лоди или под Арколе, нужно было броситься первому на мост, чтобы этим порывом увлечь замявшихся гренадер за собой; под Эйлау же требовалось заставить свою пехоту стоять терпеливо часами под русскими ядрами и не бежать от огня»
[315].
