Почти идеальный начальник штаба, Бертье в остальном был личностью заурядной. Он не имел ни должной силы характера, ни уверенности в себе, «что портило множество хороших качеств, которыми наделила его природа как добрая мать»
[460]. Не вызывал он к себе симпатий ни внешностью, ни манерами: «невысок ростом и дурно сложен, хотя и не уродлив <...>. Беспрестанно грыз ногти»
[461].
Рядом с Бертье выигрышно смотрелись тогда абсолютно невежественные в штабном ремесле, но разносторонне талантливые, яркие, молодые соратники Наполеона, связавшие с ним свою ратную судьбу еще под Тулоном, - Ж. Б. Мюирон, А. Ж. Жюно, Ж. К. М. Дюрок, Л. Г. Сюше, О. Ф. Л. Мармон, брат Людовик, а также герой 13 вандемьера И. Мюрат. Из тех (молодых) соратников, которых Наполеон впервые узнал только теперь, в Италии, особенно выделялись двое его сверстников: бригадный генерал Бартелеми Катрин Жубер и полковник Жан Ланн - сын конюха и будущий герцог Монтебелло, лучший из 26 наполеоновских маршалов, о котором после гибели его в битве под Асперном Наполеон будет грустить: «Я нашел его пигмеем, а потерял гигантом»
[462].
Впервые раскрылись как незаурядные личности и некоторые адъютанты Наполеона. Это, в первую очередь, Анри Гатье Бертран (1773-1844) - будущий генерал, граф и гофмаршал, герой Аустерлица, Фридланда, Лейпцига, безотлучно находившийся при Наполеоне и на Эльбе, и на Святой Елене. Это и Юзеф Сулковский (1770-1798)
[463] - «польский Сен-Жюст», как его называли за республиканскую страстность, молодость и «безграничное очарование», аристократ (кстати, бывший паж королевы Марии-Антуанетты), свободно владевший всеми европейскими языками, герой двух театральных пьес, одной оперы и многих романов, о трагической гибели которого в Египте речь еще впереди. Наконец, это Антуан Мари Лавалетт (1769-1830) - тоже будущий граф и министр почт, женатый на Эмилии Богарне, племяннице Жозефины, герой нашумевшей в 1815 г. на всю Европу истории его спасения (благодаря самопожертвованию жены) от смертной казни. Вот как изложил эту историю А. 3. Манфред:
«В последние часы перед казнью к нему была допущена на свидание жена. Она пробыла в камере смертника недолго; вышла от него с низко опущенной головой, закрыв лицо, сгибаясь под тяжестью безутешного горя; шатающейся походкой прошла мимо часовых... Когда утром стражники пришли, чтобы увести приговоренного к месту казни, Лавалетта в камере не было. Там находилась его жена. Накануне, поменявшись с женой одеждой, Лавалетт в ее платье ушел из тюрьмы»
[464].
Такова была «когорта Бонапарта», как сразу же назвали современники молодых соратников столь же молодого главнокомандующего. Все они, преданно сплотившись вокруг Наполеона, загорались его полководческим энтузиазмом и, в свою очередь, старались так же зажечь, революционно и республикански воодушевить менее подвижнических, нежели они сами (по их мнению) «стариков», каковыми считали Лагарпа, Серрюрье, Массена, Ожеро и Бертье.
Остается сказать об еще одном звене командного состава Итальянской армии к тому моменту, когда Наполеон возглавил ее. Это два комиссара Директории - старый знакомец и переменчивый друг Наполеона Кристоф Саличетти и бывший, малоавторитетный член Конвента Пьер-Ансельм Гарро, а также дивизионный генерал Анри Жак Гийом Кларк - будущий военный министр при Наполеоне и затем при Людовике XVIII, маршал посленаполеоновской Франции. Комиссары занимались больше размещением и хозяйственными нуждами армии; по крайней мере, они главнокомандующему не мешали, а скорее помогали. Саличетти даже подчеркивал свое расположение к Наполеону (возможно, от угрызений совести за свое предательство в 1794 г.) и в походах нередко шагал или скакал на коне впереди войск рядом с ним. Но генерал Кларк имел от Директории щекотливое поручение тайно следить за поведением Наполеона и осведомлять о нем директоров. Наполеону не составило большого труда выявить подспудный смысл миссии Кларка и так обаять и привязать его к себе, что он стал осведомителем Наполеона о происках Директории
[465]. За это Директория осенью 1797 г. отправила Кларка в отставку.
Разобравшись с командным составом армии, Наполеон занялся ее экстренным переоснащением, стараясь изыскать для нее все необходимое - от хлеба до пороха. Эмиль Людвиг подсчитал, что за первые двадцать дней командования он обнародовал «123 приказа только по питанию войск, разоблачая растраты, недовес, плохое качество»
[466]. При этом - невероятно, но, по мнению Андре Кастело, факт! - всего за 48 часов Наполеон «сумел достать для армии шестидневный запас хлеба, мяса и водки и в придачу 12 тысяч пар башмаков»
[467].
Здесь важно отметить, что, по воспоминаниям Стендаля, Наполеон питал «безотчетную ненависть» к поставщикам - не только потому, что они обворовывали армию, но еще и потому, что шокировали его самого и солдат своей трусостью. Так, «во время отступления, которое предшествовало битве при Кастильоне (5 августа 1796 г. - Н. Т.), один из этих людей бежал без оглядки, промчался пятьдесят лье в почтовой карете и по приезде в Геную умер от последствий испуга»
[468].
Обеспечивая свою «нищую рвань» продовольствием, снаряжением, боеприпасами, Наполеон в то же время восстанавливал дисциплину. При этом он не останавливался перед самыми жестокими мерами как «отец-командир», равно заботливый и безжалостный. Стоило, к примеру, одному из батальонов отказаться от выхода на боевые позиции (из-за недоплаты жалованья), как тут же был расформирован, а солдаты батальона рассредоточены по другим частям. Более того, в одном из донесений Директории Наполеон без лишних эмоций и без подробностей констатировал: «Приходится часто расстреливать»
[469].
Все заботы Наполеона о снабжении армии и дисциплине осложнялись крайней необходимостью спешить: каждый день до начала боевых действий был на счету, ибо Наполеон считал обязательным для успеха кампании фактор внезапности. Тем не менее он успел проверить и скорректировать боеготовность своих солдат на общеармейских маневрах. 5 апреля 1796 г. Итальянская армия, подготовленная не вполне и наспех, выступила в поход. Многое из начатого пришлось довершать уже на ходу, в промежутках между боями. Например, тысячу солдат из дивизии Ожеро вооружили только после первого боя у Монтенотте захваченными у австрийцев ружьями - в наступление они пошли безоружными
[470].
