– Цифрами, мама, только цифрами, – смеялась Ксюша. – Если ты их понимаешь, то не опасно. А шуба мне ж особенная нужна.
И через месяц особенная шуба появится вместе с робким и обходительным СанСанычем, который заглянет за Ксаночкой Ивановной субботним утром.
СанСаныч будет любимого Ксениного фасона – взрослый – слегка за сорок, солидный, крупный во всех отношениях торговый работник. И Ксюша с удовольствием позволит ее обожать.
– Ксенечка, он тебе хоть нравится? – спросила после знакомства Фира.
– Мам, ну конечно. Отличный мужчина. Мне подходит.
– Не любишь?
– Любят маму, Родину, мороженое, красивые туфли, детей, – она потрепала Ваньку по макушке, – детей обожают даже. Ну и Саныча тоже люблю – он хороший.
Ксеня и к высоким чувствам относилась так же легко, как и к остальным вещам в жизни. Любовь должна была быть для взаимного удовольствия, а не для страстей и страданий – зачем ей такое? Она оценивала кавалеров не по внешности, а по ресурсам – от физических до материальных. И чем их больше, тем привлекательнее. Отношение к ней тоже играло важную роль. Даже самых перспективных кандидатов, которые не сразу проявляли интерес, Ксеня вообще не рассматривала – зачем лезть на верхушку, когда можно не напрягаясь сорвать то, что под рукой, без усилий.
Порхая между работами и даже городами Хабаровского края, Ксеня успевала все – поиграть в снежки с Ванькой, сходить в театр на премьеру и замечать все, что происходит дома.
– Ты бледная и похудела, – скажет она маме.
– Климат другой… я никак к этой зиме не привыкну. Тяжко без солнца. Разбаловалась в Одессе.
– Ты тоже заметила? И мне солнца не хватает.
На следующий день Ксеня притащит бочонок красной икры и вручит большую ложку.
– Значит, так: два раза в день, а лучше три. Как лекарство. Тебе и Ваньке. Хотите с хлебом, хотите так. А то вы зеленые оба. Да, кстати, мам, а ты чего спину трешь постоянно? – Ксеня внимательно уставилась на Фиру.
– Да что-то поясница разболелась. Так еще в Одессе бывало. Поболит-поболит и пройдет.
Через неделю, собираясь гулять с Ванечкой, Фира вдруг обнаружила, что ноги не помещаются в валенки. Не проходят. Отек не сходил. Она придумала повод не выходить и веселую игру, чтобы отвлечь Ваню. Но Ксеня вечером сразу увидела:
– Мама, что с ногами?
– Отекли на вечер, – чуть скривилась Фира.
– Ничего себе отекли! Да они как колоды!..
Ксеня на следующий день отвезет сопротивляющуюся маму в больницу.
– Похоже на воспаление почек. Отеки снимем, начнем с пенициллина. И понаблюдаем.
– Да у меня практически ничего не болит.
– Ну вот и славно, Ирина Ивановна, подлечим вас и пойдем на танцы, – врач улыбнулся Ксене, а та, подмигнув маме, быстро выдвинулась за ним из палаты.
– Почему такие отеки и нет других симптомов?
– Воспаление, скорее всего, хроническое, может, почка уже сморщилась, – вздыхая, объяснял врач. – Ну что вы хотите – пожилой человек.
– Да какой пожилой – ей всего-то пятьдесят шесть!
– Ну и не мало, я вам скажу, – огрызнулся он. – Не девочка, вот и начинают болячки одолевать. Не переживайте, подлатаем.
При румынах
С приходом немцев и румын в жизни Одессы многое изменилось. Запуганные массовыми репрессиями и расстрелами, горожане поначалу не знали, как относиться к этим событиям и можно ли верить, как надолго все эти сдвиги – открытие школ, ресторанов, магазинов, долго ли будет продолжаться свобода торговли, но когда 13 декабря 1941 года на сцене оперного дали «Евгения Онегина», в перемены поверили многие, и на премьере зал был переполнен. К репертуару румынские власти отнеслись очень лояльно, убрали только явно пропагандистские постановки, включили несколько румынских и немецких, зато остался весь репертуар зарубежной и русской классики.
Труппа оперного была по тем временам огромной – более сотни артистов, и театр давал по два представления в день. Культурная жизнь в оккупированной Одессе просто кипела. Помимо оперного работало еще с десяток театров, включая «Интимный», где давали вполне пристойные водевили. Практически сразу открылись магазины и кафешантаны, но только денег у большинства одесситов на такую сладкую жизнь не было. Румыны занялись и производством – за полгода отремонтировали и запустили взорванные хлебзаводы, успели посеять озимые, и даже уничтоженный при отступлении порт снова заработал.
Только партизанское движение, которое спланировали партия и военные, как-то не пошло. Массовые расстрелы мирных жителей за каждого убитого румынского офицера очень быстро свели практически к нулю все коммунистические настроения. Румынское руководство города сделало и более гуманный ход конем – специально к 7 ноября 1941 года был издан приказ, обязующий всех коммунистов зарегистрироваться, и если они дадут расписку, что заблуждались, никаких санкций в их отношении применять не будут, а специалистам будет предоставлена работа с хорошей оплатой и пайком. Многие не стали дожидаться, пока их опознают и выдадут оккупантам бывшие друзья-знакомые-соседи, и в обмен на спокойную жизнь, в лучших традициях сталинских времен, давали расписку-отречение и клялись в верности оккупационному режиму.
Ироду тоже пришлось остаться в Одессе. Его шикарная агентурная сеть и могущество сыграли злую шутку. Такого ценного и буквально незаметного сотрудника оставили присматривать за городом и его жителями в оккупации. Василий Петрович был раздосадован, но особо не сопротивлялся такому раскладу. Многое было поставлено им на карту, но и в случае удачи выигрыш был бы огромен.
Но не всем его планам было суждено осуществиться – с началом оккупации дали знать себя кадровые многочисленные просчеты.
Больнее всего ударили по его самолюбию многочисленные кафе, ресторанчики и лавки, открытые бывшими нквдшниками и чекистами, которые с первых дней оккупации стали сотрудничать с сигуранцей, причем на деньги, которые им оставили для подрывной работы и диверсий.
И тут вдобавок агентура проинформировала его, что отряд московских чекистов, расположенный в катакомбах, после совместного обильного ужина с партизанами-одесситами устроил грандиозную драку, выясняя, кто из них кому будет подчиняться.
– Амбициозные идиоты! – возмущался Василий Петрович. – В темноте членами меряются!
Но Ирод не был бы Иродом, если б даже в такой ситуации кругового предательства не нашел достойного выхода. Он располагал огромными суммами в самой разной валюте, двадцатью шестью ящиками с драгоценностями из Одесского отделения Гохрана, которые не смогли вывезти, а еще в разных тайниках было спрятано очень много расписок, доносов, списков и прочих крайне полезных в данной ситуации документов. К тому же румыны ввели реституцию – если кто-то предоставлял документы, что ему ранее принадлежало здание, предприятие, дом или какое-либо другое недвижимое имущество, то оно возвращалось бывшему владельцу.
