– Еще полгода? Опять в Москве? Понятно… Слушай, а ты думал, что мы как-то неправильно живем? – Она с жадностью затянулась отобранной у Пети папиросой.
– Ты о чем? У нас лучшая страна в мире, – Петька был не готов к философским вопросам в полночь, в супружеской постели.
– Я про нас. Я, например, все время жду и боюсь, злюсь сначала на тебя, потом на себя, и так по кругу, – Женька приподнялась на локте, поправила бретельку и уставилась на него.
– Да полстраны так живет, – попытался защититься Петя.
– Полстраны может жить, как хочет. Это не значит, что так правильно. Я тут с ума схожу, ты свои естественные, – она нежно погладила его по причинному месту, – потребности справить не можешь, только потому что шестнадцать лет назад пообещал, что ты со мной навсегда…
– Ты к чему это сейчас? – Петька повернулся к Жене. От нее пахло «Красной Москвой», теплом, свежей глажкой.
– Может, ты меня оставишь? Тебе так будет проще, я – как консервная банка на хвосте, все время грохочу, напоминаю о себе и заставляю оглядываться, а значит тормозить, пугаться. Я – твое слабое место. И ладно, если ты рядом, а так где-то за горизонтом, за полугодием. Ты правильный – пообещал, значит до конца. Может, тебя освободить?
Петька окончательно проснулся:
– Я не понял? У тебя что, кто-то есть?!
– У меня есть ты. И это, как оказалось, очень больно. Потому что ты есть и тебя нет. Ты как рыба – выскальзываешь из рук и уплываешь… Это неправильно. Нечестно друг к другу. Я даже не знаю, вернешься ли ты…
Петька развернулся и смотрел на Женьку, сопя и обдумывая каждое слово:
– Я не хотел так… так получилось… Я хотел быть машинистом, приезжать домой с подарками. Гулять с детьми на море, есть вишню на коридоре и подсматривать, как ты белье развешиваешь… Но вышло иначе… Не говори так мне. Ты – последняя ниточка, благодаря которой я еще человек. Ты и дети.
– Косько, вот на фига я в тебя, дурака, влюбилась?
На следующий день его без предупреждения, просто с Алексеевской площади заберет служебная машина.
Василий Петрович по кличке Ирод объявит:
– Вы так кстати оказались в Одессе! Рук не хватает. Так что отберу вас на пару дней у супруги.
Петьку включили в группу обеспечения по обустройству тайников и складов на случай возможной войны, точнее – оккупации, сделал вывод он сам для себя. Потому что 90 % этих складов и захоронок были оборудованы в катакомбах. Помимо продуктов долговременного хранения, оружия, боеприпасов, медикаментов и железных бочек с топливом и спиртом, там были чистые бланки советских и образцы немецких документов, большие суммы денег, причем бóльшая часть в рейхсмарках. Купюры были не новые, разного достоинства. А еще было много драгоценных камней, золотых изделий и… наркотики… Последнее удалось узнать случайно, когда оборвалась веревка на лебедке и разбилось несколько ящиков. Кроме того, было обмундирование, гражданская одежда, в основном, зимние вещи.
Весь процесс был обставлен с максимально возможной секретностью – людей, задействованных в работах, доставляли до места входа в катакомбы в закрытых машинах, кругом степь, никаких ориентиров, только вход или пролом в земле, куда спускались по крутой лестнице или, что чаще, – на лебедке, рядом были сложены ящики и бочки. Внутри, в определенном порядке, по схеме, укладывали все, что спускали сверху. Потом перекус сухим пайком. Если работы закончены, то погрузка в машину, крайние места на скамейках у заднего борта занимают два нквдшника с автоматами, тент наглухо зашнурован и опечатан снаружи, и в обратный путь, а если нет – то работа всю ночь, при тусклом свете фар. Каждый раз команда «По машинам!», а следовательно – вся работа заканчивалась только после того, как в катакомбы спускались незнакомые гражданские, пересчитывали весь груз, подписывали несколько документов, и все разъезжались в разные стороны.
На обратном пути машину несколько раз останавливали, но никто ничего не говорил – в кузов доносились только звуки открываемых и закрываемой двери кабины.
Вот тогда и пригодились Косько навыки слепого ориентирования, которые он освоил в школе.
Он легко определил – проезжают через несколько кордонов оцепления, проверяют водителя, затем целость тента и печати на брезенте кузова, впереди, судя по звуку, идет еще одна машина сопровождения, лязга двери не слышно – значит легковушка, возможно, командир не ниже полковника.
Дальше – больше: погрузка на работу происходила во внутреннем дворе военкомата, и Петьке не составило труда определить по количеству поворотов и покрытию мостовой, по каким улицам едет их машина, угадать направление, а потом просто считать повороты и внимательно слушать звуки снаружи, а время в пути и скорость движения он определял без приборов – тоже сказывалось обучение в школе. Всю дорогу он сидел с закрытыми глазами, делал вид, что спит, по примеру соседей, а в голове достаточно легко прокладывался маршрут.
Это было очень опасно, приходилось себя постоянно контролировать, вернее, контролировать спонтанные движения соседей, потому что когда на слишком крутом повороте все сидящие попáдали на дно кузова, Петька инстинктивно сгруппировался – он единственный не упал и тут же отметил на себе короткий взгляд из-под бровей старшего из охраны. Больше он таких ошибок не совершал, вместе со всеми падал и материл водителя.
Петька набросает свою схему расположения этих запасников. По зову крови, чтоб было. Чтобы в крайнем случае он или Женя смогли найти и выжить. Ну а пока что он надежно спрячет копию карты дома, в чемодане со старыми детскими вещами и мережаными крестильными сорочками Беззубов.
Уезжая в Москву, он шепнет ей на вокзале:
– Просто жди. Не думай. Я обязательно вернусь. – Он зайдет в купе. Женька с детьми будет стоять на перроне. Петька поймает ее взгляд, прижмет лоб к стеклу и поцелует кольцо.
Он и правда приедет еще раз, в мае сорок первого.
1941
Нюся любила завести светскую беседу. Особенно холодными и длинными зимними вечерами, заглянув по-соседски на чай.
– Ты смотри, Беззуб! Вашего почти родственника решили увековечить!
– Какого родственника? – удивится Фира.
– Сережу Уточкина! Вот читай – Водопроводную опять переименовали, а то была каких-то Двадцати пожарных…
– Двадцатилетия пожарной охраны, – поправила ее Женька.
– Не важно! Короче, теперь Уточкина. И кинотеатр в Горсаду, и еще предложили Дофиновку в Уточкино переименовать. Рива, ты помнишь, как твой Гедаля оттуда Ваню с Сережей забирал?
– Ой вспомнила… Когда это было? В прошлой жизни.
– Девочки, – вздохнула Фира, – иногда как подумаю – какие мы старые, аж страшно становится.
– Сама ты старая! – возмутилась Нюся. – Ну, может, Ривка чуток заветрилась уже, а я еще вполне молодая и красивая.
