Октябрь в Чернигове – это не тот октябрь, что в Одессе: никакого тепла, солнца, бесконечного ласкового бабьего лета… Дожди окончательно размыли все дороги и тропинки вокруг Сосницы, машины безнадежно вязли, буксовали и постоянно ломались, поэтому оперсостав пересадили на лошадей. Грязь не щадит никого, даже проверенных коммунистов. Оперативники возвращались с заданий или с патрулирования, покрытые ею с ног до головы, причем и люди, и лошади. В один из таких ненастных дней Петька увидел во дворе у колодца изгвазданного по шею человека в форме, который набирал воду в ведро. Такого разгильдяйства Косько спустить не мог и резко спросил:
– Представьтесь!!! Почему в таком виде? Что за вонь от вас???
– Командир опергруппы сержант Кирсанов, – отставив ведро, устало козырнул человек.
– Немедленно приведите себя в порядок, и ко мне в кабинет! – потребовал Петька.
– Товарищ младший лейтенант, разрешите доложить: я командир опергруппы, вернулись с задания пятнадцать минут назад. Личный состав приводит себя в порядок. Позвольте напоить лошадей, почистить оружие… Прошу дать мне 30 минут… – услышал в ответ.
Сзади раздалось короткое ржание, Петька оглянулся – перед конюшней, у коновязи, нервно перебирали ногами пять лошадей, от них валил пар.
– Хорошо, но ни минутой больше, – сухо сказал.
– Есть! – прозвучало.
Ровно через тридцать минут в дверь постучали и в кабинет вошел командир опергруппы. Видно было, что приводил он себя в порядок поспешно, и гимнастерка на нем была хоть и сухая, почти новая, но явно чужая, без знаков отличия.
– Вы сержант, почему на вас гимнастерка рядового? – услышал в ответ.
– У дежурного одолжил, мою так быстро не очистить, стирать надо, лошадь моего разведчика в «окно» на болоте угодила, пока выручали, вымазались все… Ну и погода, конечно, не располагает к чистоте, – спокойно ответил опер.
– Но вы же командир, – строго продолжал Петька, но вдруг осекся, посмотрел еще раз внимательно, увидел разводы грязи на шее опера и уже другим тоном продолжил: – Так, понятно… А где вы моетесь, у нас есть баня или душевая?
– Нет ни бани, ни душевой… – усмехнулся опер. – В конюшне сливаем друг другу из ведра, вот и вся на-ша баня.
– А обмундирование где стираете?
– Дома.
– Правильно я понимаю, что сейчас вы переоденетесь в свою гимнастерку и мокрый и грязный пойдете по городу к месту жительства? – настаивал Петька.
– Ну… да… а в чем же еще… другого обмундирования у меня нет, – совершенно растерянно ответил командир оперов.
– Я вас понял, можете быть свободны, – скомандовал Косько.
Вечером за закрытыми дверями начальник горотдела и его зам долго совещались.
И утром следующего дня в конюшне два плотника соорудили раздевалку-выгородку, взгромоздили на сеновал большую бочку – и душ был готов. А вечером, вернувшись с задания, оперативники почувствовали себя королями – на каждого из них в кухне столовой горотдела было приготовлено ведро кипятка, и завхоз выдал под расписку – опять же каждому! – комплект нового обмундирования и офицерскую плащ-накидку.
– Что случилось? Откуда такая неслыханная щедрость? – недоумевали опера.
– Это новый зам расстарался, сказал, чтобы вы внешним видом нас не ди… дисре… дискредитировали… – последнее слово завхозу далось явно с трудом.
– Чего???
– Да чтобы не ходили как черти чумазые по улице, что непонятно?!!! – разозлился он.
– Да лучше бы он нам еще один пулемет дал! – с досадой воскликнул кто-то из рядовых оперов.
– Иди ты в баню! – в сердцах рыкнул завхоз и добавил: – Во всех смыслах!!!
Без защиты
Бабье лето цеплялось стеклянной паутиной на еще зеленые ветки акаций и на чугунные кружева ограды Свято-Алексеевского храма. Фира открыла окно – на улице было солнечно и тепло, как в августе, только небо ярче и воздух чище. Она глубоко вдохнула и блаженно пробормотала: «Есть в осени первоначальной короткая, но дивная пора… где день стоит как бы хрустальный и лучезарны вечера…» Именно такой день был сегодня. Фира подобрала разбросанные по полу и стульям вещи Ксени – совсем, зараза, одежды не бережет! А уже девятнадцать. Давно невеста, а в голове не пойми что! И ладно бы танцы или женихи, а то один гроссбух на уме.
Фира ворча, но медленно, с удовольствием, перевернула стулья на обеденный стол, смахнула пыль веником и принесла ведро. Вчера «агройсен бухгалтер» устроила культурный поход и чуть не силой вытащила ее в кино. В иллюзионе Фира последний раз была, страшно подумать, – в двенадцатом году, и поход тогда закончился скандалом, крысой и отошедшими водами у Нюси.
– Что-то после того раза меня это искусство настораживает, – отнекивалась Фира. Но Ксеню разве можно было переубедить?
– Так! Мама, не делай мне нервы! – Она смешно насупилась. А потом притащила из шкафа свое платье из панбархата. – Давай! На тебе уже скоро мох с грибами вырастет – сидишь на своей фабрике у горшков и света белого не видишь!
– Меня устраивает, – огрызнулась Фира.
– А вот меня – нет! Включила бабушку-старушку! Носит одно платье четвертый год! Мама, голод пережили, мы выросли. Давай, гулять пошли! Одевайся! – Она силой вручила ей свой лучший наряд.
Фира, хихикая, выглянула из комнаты. Она утонула в бархате, как в смирительной рубашке. И, закатив глаза, вытянула вперед руки со свисающими, как у Пьеро, рукавами. Сильно картавя и манерничая, она пропела Вертинского:
– «В бананово-лимонном СингапуГе, в буГГе… БГаслетами и кольцами звеня…»
Ксеня хохотала до слез:
– Мама, ну ты чего?
– Сама его пластинку притащила запрещенную и теперь спрашиваешь!
– А куклу-то что из себя строишь?
– Ксеня! Ты не знаешь, кого слушаешь, – а я его живьем видела! В восемнадцатом. Он еще запрещен не был. На концерте в кафе. Выступал твой Вертинский, между прочим, в точно таком же наряде. Только лицо набеленное. Грустный клоун. Ну а меня белить не надо, я и так синяя, как кура. Расстегни там, давай, я что-то запуталась…
За эти прошедшие четверть века кино сильно изменилось. Фильм был не просто звуковым – музыкальным! Да еще каким! «Дети капитана Гранта». Фира просидела весь фильм, по-детски приоткрыв рот от восторга. Ксеня периодически косилась на нее и улыбалась.
Вышли из кино уже в сумерках. Фира захлебывалась от эмоций:
– Нет, ты видела! Ой, помнишь! А музыка! Музыка какая! – Она легко, по-девчоночьи подпрыгнула, пристукнула в воздухе каблуками, а потом, помахивая юбкой, пропела:
– Капитан! Капитан, улыбнитесь!
Ксюха улыбалась до ушей. Мама щебетала не умолкая.
– Мам, – в ночной сорочке и в папильотках на черных кудрях Ксюша заглянула к Фире в спальню, – мама, ну как тебе не стыдно! Кинотеатр – за углом на Степовой, то есть… Мизикевича! Билеты копеечные! Обещай, что будешь ходить со мной гулять! Хоть раз в месяц.
