– А отдала кому? Кто продавал?
– Не знаю, Нюсе отдала.
Петька постучит:
– Мадам Голомбиевская! Я насчет платья. Понимаете, Жене оно очень нравится.
Нюся удивленно вытаращилась:
– Гордеев, или как там тебя, Косько, я с тебя сильно удивляюсь. Тебе отдать?
– Да, пожалуйста.
Нюся в полной прострации сходила за крепдешиновым платьем.
– Ну держи, негоциант. Неужели разрешишь своей бабе в нем ходить?
– А почему нет? С Женькиной-то фигурой!
Петька подхватит тонкую ткань.
– Сколько?
– В смысле?
– Сколько оно стоит? Мадам Голомбиевская, если мне не хватит, можно, я с зарплаты через неделю отдам? Хотите – возьмите его пока обратно и задаток. Только никому больше не продавайте.
Нюська помрачнела. И выдернула ткань.
– Все! Я передумала. Его уже другие заказали. Покупательница завтра придет. Иди, Беззуб. Другое жене пошьешь.
Нюся шепталась на кухне с Фирой. Фира рассматривала платье.
– Роскошь какая!
– А духи! а чулки!
– Ой, поспешила девка. А сейчас скандал будет. Ты ей объясни, как женские гешефты крутить. а то опять горе будет.
Фира вызвала Женьку и затолкала ее к Голомбиевской.
– Это что?
– Подарки Вайнштейна, – Женька задрала нос и встала в свою любимую позу, скрестив руки на груди и отставив бедро в сторону.
– Ты с ума сошла – такое принимать?
– Я не приняла! Она по почте пришла. Я открыла и Нюсе отдала.
– Сразу отдала?!
– Сразу! Разве что записку прочла – от кого!
– А почему Петька пришел к Нюсе платье это покупать!
Фира ткнула крепдешином прямо Женьке в нос.
Та оттолкнула платье.
– Я не знаю! Я померяла. Ксенька увидела. Я сказала, что продают, но дорого сильно.
– Понятно… – Фира села.
– Не ври мужу. Где записка?
– Да вот! – Женька выдернула из кармана платья открытку.
– Она ее с собой носит! Не, ну это можно выдержать? – заржала Нюся.
– Мишигинер! – прошипела Фира и порвала Москву-реку в клочья.
– Выбрала себе мужа. Теперь будь добра, отвечай за свои поступки, а не крути хвостом по Одессе!
Женька возмущенно фыркнула и сбежала.
– Че с платьем-то делать? – Нюся перебирала пальцами крепдешин.
– На тебя маленькое, на Польку большое – продай от греха подальше, – вздохнула Фира. – Ах, какая хитрая сука, этот Боря! Всех поссорил. А сам чистый голубок страдающий.
Каждый возраст женщины – это новый виток тревожности. В отрочестве Фира сгорала от стыда на черешне, выйдя замуж – подав к чаю закоксованный в сгоревшем вишневом соке штрудель, потом – собирая своих невоспитанных детей по Всемирной выставке, и вот опять. Почему глупо поступают они – а стыдно мне?
Фира жаловалась Ване на Борю с презентами и Женькину глупость.
– Ну отдала же, себе не оставила, и на том спасибо, – пытался сохранять спокойствие Ванечка.
– Господи, только все наладилось и снова-здоро5во!
– Я разберусь, – Ваня поцеловал Иру в лоб.
Он подождет, пока стемнеет, и спустится к Семе-Циклопу.
– Семен, угомони своего младшего. Девка замуж вышла.
Сема посмотрел единственным глазом на Ваню:
– А раз замужем, то чего ты приходишь ко мне, а не твой зять бьет морду моему сыну? Долго будешь задницу за этой немчурой подтирать?
Ваня скрипнул зубами:
– Вайнштейн, ты меня знаешь, не посмотрю, что ты господин-товарищ везде важный. Для меня Иркин покой и Женькино счастье важнее всего. И немчура теперь тоже моя семья. Не обижайся: будет к Женьке лезть – колени твоему Боре прострелю.
Навеки твой
Боря разборок не застал. В тот же день, отправив посылку, он вечером уехал в Крым – помогать семейному делу отца. Всю дорогу он улыбался в предвкушении. Боречка умел считать ходы наперед и угадал буквально все, кроме Петькиного похода к Нюсе.
Вайнштейны будут крутить очередную коммерцию и заниматься поставками крымских деликатесов для нужд граждан и предприятий общепита. Массандровские вина, инжир, орехи, сладости, специи, ялтинский лук, первая клубника…
Раз в неделю Евгении Ивановне Косько приходила бандероль с дарами. И неизменная открытка-записка: то «Привет из Крыма», то вид на гору Аюдаг. Боря был осторожен, вежлив и несчастен.
«Уважаемая Женя! Я знаю, что у меня нет шансов. Я ни на что не претендую. Позволь мне просто угощать тебя, как в детстве. Помнишь, как мы с Мишей кормили весь двор конфетами? Угости маму, сестричку, Котьку. Это очень полезно для желудка и для сердца. Вяленый инжир здесь выдают в санаториях как лекарство. Пусть чай у Беззубов будет сладким.
Твой верный друг Б.».
«Дорогой друг Женя. Чудом удалось приобрести бутылку массандровского портвейна. Это не вино, а музыка. Это гордость нашей Родины. Его отправляют буржуям на экспорт. Одна рюмка после обеда допускается даже детям. Чтобы все были здоровенькие и румяные. Я знаю, в твоей семье смогут оценить такой напиток.
Всегда твой друг Боря».
Женя смущалась. Каждую пятницу в двенадцатой квартире назревал скандал. Посылку приносили. Котя или Ксеня умоляли открыть и набрасывались на сладости. Фира заглядывала в открытку и, не найдя ни слова «криминала», ни намека на притязания, сердито ворчала:
– Шо этот клятый Вайнштейн от тебя не отвяжется?!
Петька просто сходил с ума. Через месяц он схватил ящик с орешками, изюмом и чурчхелой и вынес в мусорник в дворовой подъезд, где благоухали мусорные ведра в ожидании мусоровозки.
– Ну-у-у дурак дурной! – ревела Ксюша и через пять минут приволокла наполовину разграбленные соседскими детьми дары обратно.
– Не бери! Не бери его посылки, я сказал! Я сам куплю тебе все что надо!
– Петь, ну где ты инжир найдешь?
– В Крым съезжу, если он тебе так нравится!
– Петенька, у нас денег на это нет. Ну так бедно жили, дай пусть дети едят. Он же денег назад не попросит
– Все у тебя будет! И без подачек! – шипел Петенька. Женька знала, чем отвлечь мужа от поездок за инжиром. Но он не успокаивался и с немецкой педантичностью продолжал разговор ровно с того места, где его прервали на любовь.
– Послушай, ну он не приставал ко мне после приезда. Сказал, что уважает мой выбор.
– Ага, так уважает, что в наш дом лезет?
